38 
— Это они, точно они,— зашептал на ухо военачальнику жрец. Тот самый, что являлся с угрозами в Шахшанор.— Это они устроили песчаную бурю и разрушили храм Владыки!
— Разрушили?..— с сомнением посмотрел на святилище лугаль.— Я не вижу никаких разрушений.
— А что здесь происходит? — спросил верховный жрец, подходя к беседующим.— Что случилось, Мяга?
— Ничего особенного, господин мой,— низко склонился жрец.— Просто наш великий император прислал за этими отроками своего воина...
— Что-о?! — воскликнул Креол.— Зачем?!
— Вас отправляют к войскам, мальцы,— криво усмехнулся лугаль.— Поблагодарите вот этого доброго служителя Энлиля.
— Ты что, донёс на нас?! — прошипел Креол, хватая жреца Мягу за грудки.
— Не дотрагивайся до меня! — отшвырнул его тот.— Видишь, о чём я говорю, лугаль?! Вопиющее неуважение и грубость!
— Ну да, ну да,— вяло покивал лугаль.— Собирайтесь, мальцы. Император очень разгневан на вас двоих. Промедлите — будет только хуже.
— Разгневан?..— сглотнул Шамшуддин.
Креол, сердито сопящий в сторону Мяги, тоже поёжился. Император Энмеркар — человек суровый и грозный. Даже архимаг подумает дважды и трижды, прежде чем сердить его... а потом всё-таки не станет сердить. Что уж говорить об учениках, едва вступивших на стезю Искусства?
— Очень разгневан,— кивнул лугаль.— Но и заинтересован. Если вы двое смогли создать песчаную бурю, разрушившую целый храм, вы должны быть способными мальцами. Такие в нашем войске нужны. Собирайтесь.
Креол и Шамшуддин переглянулись — теперь уже облегчённо. Раз в них нуждаются, наказание явно не будет сильным. К тому же они обратили на себя внимание самого императора — а это многого стоит.
— Прибыв в войско, вы поступите под начало своего учителя,— сказал напоследок лугаль.— Почтенного абгаля Халая Джи Беш.
Франтишка Вербенска
Следы на ветру
В следах, оставленных на снегу узкими волчьими лапами, блестели голубые кристаллы инея. С ветвей сосен ветер сдувал искрящуюся серебряную пыль, мороз играл на дудочке тишины под высоким небом из холодного сапфира. Под копытами лошади хрустела корочка снежного наста.
Огромный хищник, в полночь взявший свою кровавую долю в овчарне, начал уставать. И неудивительно — он тащил почти половину зарезанной овцы. Вот это подарок для волка! Дерзкая стая уже несколько зим подряд хозяйничала в хлумецком имении господина Маркварта: её серый вожак был пронырливый и наглый, как сам дьявол.
Бочек, осиротевший сын Имрама из Хлума, поторопил своего гнедого коня. Если он вернётся домой без волка, дядя рассердится, будет язвить, сыпать оскорблениями и всуе упоминать имя Господа... Однако не только страх перед дядей, но и собственное любопытство и охотничий азарт привели Бочека на границу королевских владений, в удивительные места, с незапамятных времён вызывавшие у людей тихую грусть, будто всё здесь овеяно волшебством.
К северу от Праги — города королей, за оживлённым селением Мельник, прорезают леса овраги и ущелья из песчаника, изобилующие необычайно глубокими и топкими местами: дно их едва ли можно разглядеть, и весло до него не достанет. Они наполнены стоячей водой, которая замерзает в толстый зеленоватый панцирь. В этих ямах рождаются порывы ветра, песчаные вихри, вьюга, ураганы с градом и метелью, гонимые по краю ледяного поля.
Старый конь Бочека, костлявый, с седой гривой, фыркал, и из его ноздрей клубами валил пар, а влажная кожа на плечах вздрагивала. Всё дальше уходя в лес, сопротивляясь порывам ветра, всадник старался передвигаться как можно тише и внимательнее, с охотничьим ножом на боку, крепко сжимая арбалет, приготовленный к выстрелу.
Он проваливался в снег, оглушённый гулом собственной крови. Капюшон грубого плаща соскользнул на затылок, а растрёпанные волосы прилипли к вспотевшим вискам... Вдруг под кустами он заметил большую серую тень и золотистый блеск диких зрачков. Когда раздалось гортанное рычание, наконечник стрелы был уже направлен в грудь волка, а палец на спусковом крючке напрягся...
— Стой,— загудел мужской голос.
Бочек удивлённо замер — в лесу не было ни души, и морозная тишина казалось бесконечной!
— Сын Имрама, предлагаю тебе в обмен на мою жизнь и баранину руку своей дочери,— продолжал незнакомец.
Паж из хлумецкого замка убрал левую руку с арбалета, чтобы крепко сжать в ладони пластинку оберега с молитвой: человеческие слова доносились из волчьей пасти.
38 
