81 
– А отец никогда и не отказывался от меня, – непринуждённо развалившись на подушках и частично (пардон!) на дорогом башмачнике, первая феминистка Востока вкушала краденое вино и купленные персики, продолжая светскую беседу. – Когда может, помогает мне и маме. Но женщины в наших краях совсем не похожи на ваших. Мы – свободны, сильны и уверены в завтрашнем дне!
– Поэтому в нарушение Шариата не носите паранджу? – подковырнул домулло.
– А ты сам пробовал ходить в этой душегубке?!
– О, если, конечно, мой мужской опыт может хоть что-нибудь значить в вопросах законов, данных свыше всем истинно верующим мусульманам, то я бы…
– Вот и молчи! – добросердечно посоветовала девица. – Под этой сеткой на жаре все румяна, белила и сурьма сплавляются в такую маску, что, сняв паранджу, я могу шайтанов распугивать одной улыбкой. Нет уж! Носила пару раз, избави аллах от такой прелести…
– Но разве взгляды мужчин, бесстыже пялящихся на ваше лицо, не наводят достойную дочь правоверного на грешные мысли? – продолжал домогаться Ходжа, Оболенский лишь молча прихлёбывал вино, явно наслаждаясь их спором. Ахмед, тот вообще молчал, изредка восхищённо похрипывая, когда возлюбленная слишком сильно вжимала его плечиком в стену.
– Меня? Грешные мысли?! Отродясь не посещали! – уверенно парировала могучая Ирида. – Да и мужчин, таращащихся на меня, – тоже! Они, скорее, в стороны шарахаются, а если и успевают о чем-либо подумать, так только о бегстве. Словно я – слон… или кого-то задела нарочно!
– А… вы случайно?
– О аллах, конечно, случайно! Сбила двух стражников на базаре, стукнулась бедром о некрепкую лавку пряностей, смахнула локтем какие-то тюки с тканями, да мало ли… – В небрежном жесте рассказчицы сквозила такая простодушная нега, что уточнять количество разрушений не хотелось.
– Да, было бы из-за чего шум поднимать, – раздумчиво согласился Насреддин. – Тем более что ваш высокопоставленный отец наверняка сумел успокоить пустых злопыхателей…
– Папа?! Вот уж нет! Он за меня никогда не заступается, хочет, чтоб я училась самостоятельности. Приличной девушке трудно пробить себе дорогу, но мы с сестрой не сдаемся!
– Упс… – На этот раз Оболенский от удивления едва не поперхнулся вином. Представить на багдадском базаре двух таких богатырш – было выше его сил! – Прошу прощения, так у вас ещё и сестричка есть?
– Есть, хвала аллаху! – довольно потянулась аль-Дюбина. – Сводная, не родная… Но я её очень люблю! Если кто только попробует обидеть – в порошок сотру! И кое-кого уже стёрла, между прочим… О! А вот, кажется, и она, моя милая Епифенди…
В стену лавки легонько постучали. Лев и Ходжа махом отпрянули в угол, понимая, что если сейчас сюда войдет сводный дубликат… Увы, их надежды жестоко обманулись. Что их, кстати, несказанно обрадовало! Такой вот житейский парадокс…
* * *
Бога любить легко, религию – трудно.
Крамольная мысль
Вы спрашиваете себя, а почему, собственно, этому русскому парню всё так легко удавалось? Ну, хорошо – не вы спрашиваете, вам это, возможно, до фени, я сам неоднократно задавал себе подобные вопросы. Лев был (и есть!) белокож, голубоглаз и лицом, и телосложением явный представитель славянского типа. Каким образом черноволосые и узкоглазые азиаты принимали его за своего?! Почему он сам, в конце концов, не чувствовал себя «белой вороной» на фоне коренных жителей Востока? Ведь против него было всё: религия, культура, речь, общественное устройство, даже сама генетика! Или, правильнее, генотип? Короче, он ведь был слишком не как все! Слишком. И всё-таки… Думаю, основная причина в том, что сам Лев об этом попросту не задумывался. В зеркала себя не разглядывал, на палящем солнце загорел быстро, голубыми глазами его пока никто всерьёз не попрекал – чего ж было пузыриться раньше времени? То, как конкретно выглядели окружающие (то есть их массовая принадлежность к монголоидной расе), лично Оболенского нисколько не волновало. Как и большинство русских, он отличался необъяснимой широтой души, понятий и взглядов. Главное, внутренняя сущность человека, а не его внешняя оболочка. Нет, ну внешность тоже – большое дело, просто если бы вы в то время попытались доказать Льву, что все окружающие люди не такие, как он… Полагаю, для вас бы это плохо кончилось. Багдадский вор – Лев Оболенский не признавал никаких различий (расовых, религиозных, политических и т.д.), исключение – разве что различие полов. Вот тут уж он был болезненно традиционен, и, как окажется в дальнейшем, не зря! А посему ощущал себя в атмосфере бурлящего Багдада как рыба в воде или слон в посудной лавке. Одной – всё по кайфу, другому – по барабану…
81 
