29 
Да, я ничего не забыл. А в тот год произошло много страшных, ужасающих событий.
Расследование закончилось тем, что Вибекке Скарнес было предъявлено обвинение в непредумышленном убийстве и ее дело было отправлено в окружной суд, где ее с большим жаром защищал Йенс Лангеланд.
Я присутствовал на одном из заседаний — слушание дела продолжалось несколько дней — и остался под большим впечатлением от напора Лангеланда. Он с жаром доказывал, что Вибекке Скарнес терпела до последнего: перед судьями был нарисован гораздо менее радужный портрет Свейна Скарнеса, чем тот, что сложился в моем воображении после беседы с Ранди Борг. Лангеланд вытащил на свет тяжелую ситуацию, возникшую, когда в семью был взят приемный ребенок с нестабильной психикой, который требовал много внимания. Вибекке Скарнес заявила, что ее супруг, часто беспричинно, раздражался на то, что в доме стало беспокойно, сопровождая это рукоприкладством. Одна из таких безобразных сцен и закончилась его фатальным падением с лестницы. На слушании Лангеланд доказывал, будто она действовала лишь в целях самозащиты и оттолкнула супруга, чтобы тот не ударил ее. Вибекке также заявила, что Скарнес неоднократно был жесток с их приемным сыном.
Со стороны обвинения их ждало сильнейшее сопротивление: свидетели, которых специально вызвали в суд, чтобы они поделились своим мнением о Скарнесе, в один голос твердили, что он был славный малый. Никто и никогда не замечал ни малейшего намека на жестокое обращение с женой или с приемным сыном. Никто не понимал, что могло привести эту семью к такой страшной трагедии. Ранди Борг была более скромно одета, чем в день нашей встречи, и дала Свейну Скарнесу самую восторженную характеристику. Так что Лангеланду пришлось если не заявить открыто, то довольно прозрачно намекнуть на то, какие отношения могли связывать секретаршу и ее распрекрасного шефа. Он быстренько свернул эту тему, но я заметил, что судьи засчитали очко в его пользу.
Суд тем не менее не был до конца убежден, что падение с лестницы произошло в результате несчастного случая. Несмотря на все смягчающие обстоятельства, Вибекке Скарнес вынесли обвинительный приговор: два с половиной года за непредумышленное убийство. Апелляции обеих сторон ничего не изменили. Я присутствовал при вынесении приговора и покинул зал суда с тяжестью на сердце, успев на прощание кивнуть Вибекке Скарнес.
Яну-малышу после срочной госпитализации в Хаукеланд назначили лечение — Марианна Стуретведт назвала его заболевание: «реактивные нарушения аутического спектра». Осенью 1974-го по инициативе Ханса Ховика его отдали новым приемным родителям в Суннфьорд. Жизнь в сельской местности посчитали для мальчика лучшим средством, которое могло помочь ему выработать навыки социализации и начать нормальное существование в обществе.
Мы с Сесилией по возможности следили за тем, как складывались его дела, все те полгода, пока он проходил лечение. Мы брали его с собой в походы на Гейтанюккен и другие горы в Осане и округе. В компании экологов мы ездили с ним на рыбалку по фьордам. Однажды в июне мы поехали купаться в Воллане, и я помню — отчетливо — Сесилию в довольно откровенном бикини, белом в зеленый горошек, и как верх ее купальника топорщился после ныряния в холодную воду. После этой поездки у нас с ней состоялось еще одно «празднование» в узком кругу — у меня на Тельтхюссмёэт. Но лето тогда выдалось пасмурное и дождливое, так что больше мы купаться не ездили.
Мы были как семья — правда, между собой у нас были немного натянутые и отчужденные отношения, но так, наверное, часто бывает в семьях с больными детьми. Я помню, как однажды сентябрьским вечером, после того как мы вернулись из поездки в Аквариум, нас с Сесилией пригласил к себе в кабинет Ханс Ховик. Он рассказал, что нашел для Яна-малыша родителей в Суннфьорде и собирается сам его туда отвезти на следующий день. Я едва нашел в себе силы посмотреть в глаза Сесилии: Ян-малыш был как будто наше собственное дитя, наш трудный ребенок. И, наверное, именно из-за разлуки с ним у нас случилась всего еще пара-тройка «празднований» — и всё. Я помнил и отъезд Яна-малыша в Суннфьорд тем прекрасным сентябрьским днем.
Я помнил, как он за полгода из безучастного маленького мальчика, которого мы встретили в тот страшный день, превратился в шумного, активного — иногда даже чересчур — пацана. Ему непросто давалось умение остановиться, почувствовать границы дозволенного. Иногда он, казалось, нас специально провоцировал, пытаясь вызвать в нас раздражение и даже отвращение, чтобы мы ему что-нибудь запретили, — это была, как нам сказала Марианна Стуретведт, типичная реакция ребенка с ранними психологическими травмами. «Ну и что нам делать?» — спросил я ее. «Надеяться, что терапия поможет, — ответила она с легкой улыбкой, — и что он научится контактировать с миром взрослых, соблюдать рамки приличия и вообще научится жить». Мы с Сесилией согласно кивнули и поблагодарили, но вышли из ее кабинета такими же несчастными и встревоженными, какими пришли.
29 
