165 
…Шершавый язык зимы лижет детей Таганки. Шершавый язык дьявола лижет мать Россию и покрывается слоем драгоценных металлов (золота?). Его аппетит не утолить вовек… Алчное чрево не знает ни насыщения, ни покоя, ни любви. Желание зреет как гнойник. Те, кто пирует в разгар голода, не ведают ни угрызений совести, ни раскаяния… Тень зимы накрывает все… Свора негодяев предала народ и завладела моей страной.
Шивон прочитала это дважды, потом подняла голову и посмотрела на Коулвелл.
— Что такое «Таганка»?
— Таганский район Москвы. Раньше он назывался Ждановским.
Шивон задумалась.
— Ага, это кое-что проясняет! Но в целом…
— Это только подстрочник, — извинилась Коулвелл. — Если бы у меня было больше времени…
— Я не имела в виду ваш перевод, — уверила Шивон, и Коулвелл слегка расслабилась.
— В этих строках чувствуется ненависть. Мне так показалось.
Шивон кивнула, вспомнив, что сказал на вскрытии поэта профессор Керт: «Нападавшим двигала ненависть».
— Да, — сказала она. — Ярость и ненависть к тем, кто пирует, пока народ голодает.
— Вы думаете, это намек на тот роскошный ужин, о котором говорилось в газете? Но ведь статья появилась уже после того, как Александра убили!
— Статья — да, она вышла после его гибели, но сам ужин состоялся за несколько дней до нее. Возможно, Федоров каким-то образом о нем узнал.
— И вам кажется, что стихотворение Александра направлено против того бизнесмена, о котором вы говорили… Андропова?
— Да. Если, как вы говорите, это был экспромт, то он явно нацелен в Андропова. Ведь русский олигарх как раз и разбогател на тех самых «драгоценных металлах», о которых идет речь в стихотворении.
— И Александр ставит знак равенства между Андроповым и дьяволом?
Шивон покачала головой:
— Кажется, мне не удалось вас убедить…
— Мой перевод еще очень приблизителен. В некоторых местах я откровенно гадала. Нет, вы как хотите, а мне нужно поработать над этим стихотворением как следует.
Шивон кивнула, потом вспомнила еще об одной вещи:
— Можно мне еще раз воспользоваться вашим знанием русского?..
Найдя в сумочке диск с записью раннего выступления Федорова, она опустилась на колени перед музыкальным центром. Ей потребовалось некоторое время, но в конце концов Шивон сумела отыскать место, когда беспокойный микрофон Риордана уловил русскую речь.
— Послушайте вот это… Что они говорят?
— Здесь только два слова. — Коулвелл пожала плечами. — Русский отвечает на телефонный звонок; он говорит только «Да?» и «Слушаю».
— Что ж, мне все равно нужно было проверить. — Шивон извлекла диск из приемного устройства и, поднявшись на ноги, снова потянулась к блокноту. — Можно мне на время взять этот первый перевод? — спросила она. — Вам я пока оставлю диск, так что можете работать над более точным вариантом сколько душе угодно.
— А что, между Александром и этим бизнесменом, Андроповым, были очень напряженные отношения?
— Не знаю, не уверена.
— Но ведь это же мотив, правильно?! После долгого перерыва они встречаются на поэтическом вечере, и Александр адресует Андропову свой экспромт. А если потом они снова встретились в том баре, про который вы говорите…
Шивон предостерегающе взмахнула рукой:
— Мы даже не знаем, видели ли они друг друга, когда находились в баре, поэтому я бы очень просила вас, доктор Коулвелл, никому ничего не рассказывать. В противном случае вы можете очень серьезно осложнить наше расследование.
— Я все понимаю.
Скарлетт Коулвелл кивнула в знак согласия, и Шивон, вырвав из блокнота листок, аккуратно сложила его пополам, потом еще раз пополам.
— Позвольте на прощание дать вам один совет, — сказала она, пряча листок с переводом в сумку. — По-моему, в последней строке своего экспромта Федоров цитирует «Шотландскую славу» Бернса. Речь там идет не о «своре негодяев», как вы написали в переводе, а о «мошеннической шайке». Помните: «Проклятие предавшей нас // Мошеннической шайке!»?..
Коулвелл задумчиво кивнула.
39
Ребус сидел возле койки Морриса Гордона Кафферти.
Предъявив дежурной сиделке свое удостоверение, он поинтересовался, не навещал ли кто-нибудь больного, но сиделка покачала головой. Никто не приходил, потому что ни одного настоящего друга у Кафферти не было, хотя сам он не раз смеялся над Ребусом, называя его то «одиноким ковбоем», то «свихнувшимся одиночкой». Жена Кафферти давно умерла, сына убили много лет назад, а самые доверенные сообщники из тех, с которыми он когда-то начинал, один за другим исчезли после серьезной размолвки с боссом. В большом доме Кафферти остался теперь только охранник, да и тот, скорее всего, думал главным образом о том, кто и когда заплатит ему в следующий раз. Несомненно, Кафферти имел дело с большим количеством бухгалтеров, маклеров, адвокатов (их имена наверняка были известны Стоуну), но Ребус понимал, что эти люди вряд ли явятся сюда, чтобы проведать своего работодателя.
165 
