Глава двенадцатая

Очнувшись от чар, которые его буквально парализовали, Монтальбано принялся во весь голос кричать, чтоб все стояли по стенам, не шевелились, не топтали в пещере землю, которая была припорошена мельчайшим красноватого цвета песком, проникшим сюда непонятно откуда, – может, он покрывал и стенки. Этого песка и следа не было во второй пещере, не исключено, что именно он каким-то образом предохранил трупы от разложения. Это были мужчина и женщина, возраст их на глаз определить было невозможно: что они разного пола, комиссар догадался по телосложению, не на основании, конечно, половых признаков, которых больше не существовало, время их уничтожило. Мужчина лежал на боку, его рука покоилась на груди женщины, та лежала на спине. Они, следовательно, обнимали друг друга и продолжали бы обнимать вечно: и правда, то, что некогда была рукой мужчины, словно бы срослось, сплавилось с плотью ее груди. Хотя доктору Паскуано, конечно, не составило бы труда их разделить. Под сморщенной пергаментной кожей проглядывала белизна костей, тела иссохли, превратились в тонкую оболочку. Казалось, оба смеются: губы истончились и подтянулись к самым основаниям зубов. Рядом с головой мертвеца была плошка, внутри нее – какие-то кружочки, рядом с женщиной стояла глиняная корчага, вроде тех, что когда-то крестьяне носили с собой, в них вода долго оставалась прохладной. У ног пары – собака из терракоты. В длину около метра, краски сохранились прекрасно, – серая с белым. Мастер представил ее в такой позе: передние лапы вытянуты, задние – подобраны, пасть полуоткрыта, из нее высовывается розовый язык, глаза бдительные, – одним словом, она как бы лежит свернувшись, но вместе с тем настороже. В ковре кое-где были дырки, в которых виднелся все тот же песок, но могло статься, что прохудился он раньше и в таком состоянии попал в пещеру.

– Выходите все! – приказал он, и, обращаясь к Престии с оператором, добавил: – А главное, погасите лампы.

Внезапно он сообразил, какой ущерб причиняет жар от софитов, да и само их присутствие. Он остался в пещере один. Светя себе фонариком, внимательно глядел на содержимое плошки, круглые штуковины оказались металлическими монетами – потемневшее серебро и медь. Осторожно двумя пальцами он взял одну, которая, показалось ему, сохранилась лучше: это была монета в двадцать чентезимо 1941 года, одна сторона изображала короля Виктора Эммануила Ш, другая – женский профиль с ликторской связкой. Когда он направил свет на голову мертвеца, то заметил, что в виске у того есть отверстие. У него был слишком большой опыт, чтоб не догадаться, что это результат выстрела: самоубийство либо убийство. Но если тот покончил с собой, куда девалось оружие? У нее на теле, напротив, не было никаких следов насильственной смерти. Комиссар остался в задумчивости, оба были обнажены, но одежды в пещере не было видно. Что это значило? Свет фонарика разом потух, не пожелтев и не ослабев предварительно, – кончилась батарея. Монтальбано на мгновение ослеп, ему не удавалось сориентироваться. Чтоб не навредить, он уселся на песок, поджидая, пока его глаза привыкнут к темноте; через некоторое время он наверняка должен был завидеть еле различимый свет там, где открывался лаз. Однако ему было достаточно этих нескольких секунд полной тьмы и тишины, чтобы почуять какой-то необычный запах, который, он был в этом уверен, ему уже встречался прежде. Он напрягся, чтобы вспомнить, где именно, хоть бы даже потом это оказалось совсем неважно. И поскольку он инстинктивно, с тех еще пор, когда был мальчишкой, старался подобрать цвет к каждому поразившему его запаху, то сказал себе, что этот был темно-зеленым. По ассоциации, он вспомнил, где ощутил его впервые: он был в Каире, внутри пирамиды Хеопса, в коридоре, куда запрещался вход туристам и куда любезность друга-египтянина позволила попасть только ему одному. И внезапно он почувствовал себя швалью, нестоящим человеком, у которого нет ничего святого. Утром, застав ребят, которые занимались любовью, он оскорбил жизнь, теперь, перед двумя телами, которые навсегда должны были остаться укрытыми от глаз в их объятии, оскорблял смерть.

  38