Последние отзывы

  43  

Монтальбано не терпелось, чтоб тот наконец добрался до сути, до рассказа о собаке, но неловко было прерывать его отступления.

– В каком смысле бывало лучше, бухгалтер? Все равно же бомбы.

За Бурруано, который теперь молчал, уйдя в какие-нибудь воспоминания, ответил директор:

– Англичане были, как это сказать, честнее, бросали бомбы, стараясь попасть только в военные объекты, американцы же бросали без разбору, куда ни попадя.

– В конце сорок второго, – продолжил Бурруано, – положение стало еще хуже. Все пропало, от хлеба до лекарств, воды, одежды. Тогда я подумал устроить на Рождество вертеп, перед которым все мы сможем помолиться. Больше нам ничего не оставалось. Хотелось мне, однако, чтобы вертеп этот был особенный. Я решил таким способом отвлечь, хоть на несколько дней, мысли горожан от забот, которых было множество, и от страха бомбежек. Не было семьи, в которой по крайней мере один мужчина не воевал бы вдали от дома, в снегах России или в африканском пекле. Все мы извелись, стали злые, неуважительные, ругатели, хватало любой малости, чтоб разгорелась ссора, нервы у всех были издерганы. Ночью не удавалось глаз сомкнуть то от зенитных пулеметов противовоздушной обороны, то от разрывов бомб, то от гула летавших низко самолетов, то от корабельных орудий. И потом все шли ко мне или к священнику, просить то одно, то другое, а я не знал, куда мне податься. Мне уже стало казаться, что я не молодой, как тогда, а старик, как сейчас.

Он остановился, чтоб перевести дух. Ни Монтальбано, ни директор не решились заполнить паузу.

– В общем, если в двух словах, я поговорил об этом с Баллассаро Кьяренца, а он по глине был настоящий талант, это было его увлечение, потому что профессия его была возчик, и вот ему как раз и пришла мысль, чтоб фигуры исполнить в натуральную величину. Христа-младенца, Марию, святого Иосифа, вола, ослика, пастуха с ягненком на плечах, овцу, собаку и потом «напуганного», без которого не обходится ни один вертеп, – на самом деле это пастух, поднявший руки в знак изумления. ^[20] Он все это сделал, и вышло замечательно. Тогда мы подумали не ставить вертеп в церкви, а устроить под сводами одного из разбомбленных домов, будто Христос рождается у нас в лихую годину.

Он сунул руку в карман, вытащил фотографию, протянул ее комиссару. Замечательный был вертеп, правду говорил бухгалтер. Ощущение бренности, временности и в то же самое время тепло утешения, надмирного покоя.

– Изумительно, – похвалил Монтальбано, чувствуя себя растроганным. Но это было только мгновение, сыщик взял в нем верх, и он принялся внимательно изучать собаку. Не было сомнения, это была та же собака, что стояла в пещере. Бухгалтер положил фото обратно себе в карман.

– Этот вертеп сотворил чудо, представляете? Несколько дней мы все по-доброму относились друг к другу.

– А куда потом девались фигуры?

Именно это интересовало Монтальбано. Старик улыбнулся:

– Я продал их с аукциона, все до одной. Денег выручил ровно столько, чтоб заплатить за работу Кьяренцы, который просил лишь покрытия расходов, да еще чтоб подбросить тем, кто больше нуждался. А было их немало.

– Кто купил статуи?

– Вот в этом как раз вся загвоздка. Я теперь уж не припомню. Были у меня квитанции и все что полагается, но пропали, когда часть мэрии загорелась во время высадки американцев.

– В этот период, о котором вы мне сейчас рассказываете, вам не приходилось слышать, что исчезла одна молодая пара?

Бухгалтер улыбнулся, директор же откровенно расхохотался.

– Я сказал глупость?

– Прошу прощения, комиссар, именно, – ответил директор.

– Смотрите, в тридцать девятом нас было в Вигате четырнадцать тысяч человек. Я помню точные цифры, – пояснил Бурруано. – В сорок втором же осталось всего восемь тысяч. Кто мог – уезжали, устраивались временно в глуби острова подальше от побережья, в городках, таких крохотных, что для американцев они важности не представляли. В период с мая по июль сорок третьего мы усохли приблизительно тысяч до четырех, и я не считаю военных, итальянцев и немцев, моряков. Остальные рассеялись везде и всюду, жили в пещерах, на сеновалах, в любой дырке. Как могли мы узнать об отдельной пропаже? Пропали все!

И опять засмеялись. Монтальбано поблагодарил их за сведения.

Ладно, кое-что ему удалось узнать. Прилив благодарности, который Монтальбано испытал по отношению к директору и бухгалтеру, превратился, как только они ушли, в неодолимый приступ великодушия, о котором, и в этом он не сомневался, раньше или позже ему пришлось бы пожалеть. Он вызвал к себе в кабинет Мими Ауджелло, сделал пространное признание в своих проступках по отношению к другу и сотруднику, обнял его за плечи, заставил прохаживаться с собой туда-сюда по кабинету, выразил ему «безусловное доверие», рассказал подробно о расследовании, которое вел по делу о торговле оружием, открыл ему убийство Мизурака, сообщил, что просил у судьи разрешения поставить на прослушивание телефоны Инграссии.

  43