Последние отзывы

  50  

– Давай так, я тебе говорю, что я сделал, и потом решишь ты, продолжать ли мне дальше.

– Вперед, говори мне, что ты сделал.

– Перво-наперво, я подумал, что нельзя спускать с Инграссии глаз, и приставил двоих из наших следить за ним день и ночь, он даже в сортир не может пойти без того, чтоб я об этом узнал.

– Наших? Ты к нему приставил наших?! Да тебе разве неизвестно, что он у наших все волоски в заднице знает наперечет?

– Я ж не дурак. Они не из наших, не из Вигаты, я хочу сказать. Это агенты из Рагоны, их начальник полиции, к которому я обратился, откомандировал.

Монтальбано глянул на него с восхищением.

– Ты обратился к начальнику полиции, вон как? Молодчина Мими, как ты у нас умеешь распространяться!

Ауджелло не отвечал ему в тон, предпочел дальше излагать факты.

– Был тоже телефонный разговор, записанный при прослушивании, который, может, представляет интерес. В моем кабинете у меня есть запись, я пойду принесу.

– Ты помнишь на память?

– Да. Но ты, слушая его, может, выяснишь…

– Мими, ты на этот момент все, что можно было выяснить, уже выяснил. Не заставляй меня терять время. Давай, говори.

– Короче, Инграссия из супермаркета звонит в Катанию, в фирму Бранкато. Хочет говорить с Бранкато лично, тот подходит к телефону. Инграссия тогда начинает жаловаться на неувязки, которые возникли в ходе последней доставки, говорит, что нельзя, чтоб транспорт прибывал намного раньше, что этот факт создал ему большие проблемы. Просит о встрече, чтобы выработать новую систему доставки, более надежную. То, как на это отвечает Бранкато, минимум обескураживает. Кричит, выходит из себя, спрашивает Инграссию, как у того хватает совести ему звонить. Инграссия, заикаясь, просит объяснений. И Бранкато объясняет, говорит, что Инграссия неплатежеспособный, что банки отсоветовали иметь с ним дела.

– А Инграссия как отреагировал?

– Никак. Ни звука. Положил трубку, даже не попрощавшись.

– Ты понял, что означает этот звонок?

– Конечно. Что Инграссия просил помочь, а те его послали.

– Не отставай от Инграссии.

– Уже сделано, я же тебе сказал.

Повисла тишина.

– Ну, что мне делать дальше? Продолжаю заниматься расследованием?

Монтальбано не отозвался.

– Какой ты скот! – прокомментировал Ауджелло.

– Сальво? Ты один в кабинете? Могу говорить свободно?

– Да. Ты откуда звонишь?

– Из дому, лежу в кровати с температурой.

– Сожалею.

– Как раз наоборот, не о чем тебе сожалеть. Это болезнь роста.

– Не понял, что это такое?

– Жар, который бывает у детишек, у совсем маленьких. Держится два или три дня – тридцать девять, сорок, но пугаться тут нечего, это естественно, это лихорадка роста. Когда прошло – ребятишки вытянулись на несколько сантиметров. Уверена, что и я тоже, когда жар у меня пройдет, подрасту. Умом, не телесно. Хочу тебе сказать, что никогда как женщину никто меня не оскорблял хуже, чем ты.

– Анна…

– Дай мне закончить. Оскорблял, именно. Ты нехороший, ты недобрый, Сальво. И я этого не заслужила.

– Анна, ну рассуди сама. То, что произошло сегодня ночью, пошло тебе на пользу…

Анна бросила трубку. Даже если она и дала ему понять на все сто, что нечего тут обсуждать, Монтальбано, представляя, какие она в эту минуту терпит муки, чувствовал себя свиньей, нет, гораздо хуже свиньи, потому что свинину хотя бы можно есть.

Виллу, что при въезде в Галлотту, он нашел сразу, но ему показалось невероятным, будто кто-нибудь может обитать в этих развалинах. Виделось ясно, что полкрыши провалилось, на четвертом этаже обязательно должно было протекать. Слабого ветра было достаточно, чтоб принялась хлопать ставня, непонятно как еще продолжавшая держаться. По стене фасада шли трещины шириной в кулак. Чуть лучше выглядели третий этаж, второй и первый. Следы штукатурки исчезли много лет назад, ставни все поломались, краска с них облупилась, тем не менее они еще закрывались, правда криво. Взору представлялись кованая железная калитка, приоткрытая и накренившаяся на улицу, с незапамятных времен находившаяся в таком положении, сорняки и кучи земли. Сад казался непролазным и бесформенным переплетением покривившихся деревьев и густых кустов. Он прошел по дорожке из перекатывающихся под ногами камней и перед входной дверью, потерявшей цвет, остановился. Уже смеркалось, переход на летнее время на деле укорачивал дни. Тут был звонок, и Монтальбано позвонил, точнее, потыкал в кнопку, потому что не услышал никаких звуков, даже отдаленных. Он сделал еще попытку, прежде чем догадаться, что звонок не действует аж с момента открытия электричества. Постучал, взявшись за кольцо дверной ручки в форме конской головы, и наконец после третьего стука послышалось шарканье шагов. Дверь отворилась, и без предварительного щелчка щеколды или скрежета засова раздался долгий стон душ чистилища.

  50