Он застыл в нерешительности. Она обычно старалась не задерживаться на работе, всегда торопилась к детям. Ее муж, квалифицированный электромонтажник, постоянно уезжал в командировки. Он вспомнил ее утреннюю реакцию. А теперь она сидит и смотрит на пустой стол.
Скорее всего, ей хочется побыть одной. Не следует навязывать ей свое общество. А может быть, ей нужно с кем-то поговорить.
В конце концов, она всегда может попросить меня оставить ее одну, решил Валландер, постучал в дверь и, дождавшись ответа, вошел в комнату.
– Увидел, что у тебя горит свет, – сказал он. – Ты обычно не сидишь так поздно, если нет причины.
Она молча смотрела на него.
– Если хочешь, чтобы я ушел, просто скажи.
– Нет, – пробормотала она. – Кажется, не хочу. А что ты здесь делаешь? Что-нибудь случилось?
Валландер тяжело опустился на стул, ощущая себя толстым и бесформенным стариком.
– Да эти ребята, что исчезли на Иванов день.
– Что-то новое?
– Собственно говоря, нет. Просто мне пришла в голову мысль, и я решил ее проверить. Но мне кажется, надо повнимательнее приглядеться к этой истории. Ева Хильстрём с ума сходит от волнения. Правда, из всех родителей только она.
– А что могло случиться?
– В том-то и вопрос.
– Объявляем розыск?
Валландер развел руками:
– Пока не знаю. Завтра определимся.
В комнате была полутьма. Свет настольной лампы падал на пол.
– Сколько ты уже в полиции? – вдруг спросила она.
– Долго. Иногда кажется, что слишком долго. Но я понял, что я полицейский и останусь полицейским, пока не уйду на пенсию.
Она долго смотрела на него. Потом спросила:
– И как ты выдерживаешь?
– Не знаю.
– Но, во всяком случае, выдерживаешь?
– Не всегда. Почему ты спрашиваешь?
– Я сегодня сорвалась утром. Там, в столовой. Я сказала тебе, что отпуск был ни к черту. Он и был ни к черту. У меня проблемы с мужем. Его никогда нет. Когда он возвращается, мы неделю привыкаем друг к другу, а когда наконец все более или менее утрясается, ему опять надо уезжать. Мы подумываем о разводе, а это всегда непросто. Особенно когда есть дети.
– Я знаю, – сказал Валландер.
– И в то же время я не совсем понимаю, чем мы тут занимаемся. Открываю утром газету – группа полицейских в Мальмё арестована. Скупка краденого. Вчера показали по телевизору – полицейские боссы плещутся в бассейне, а бассейн принадлежит известному мафиози. Или гуляют на свадьбе у бандита где-нибудь на модном курорте – как же, почетные гости. Тебе не кажется, что такое случается все чаще? И я начинаю сомневаться, что выдержу на этой службе еще тридцать лет.
– Все трещит по швам, – сказал Валландер. – И давно трещит. В системе гниль – это никакая не новость. Всегда среди полицейских были подонки. Сейчас их, может быть, побольше. Именно поэтому важно, важнее, чем когда-либо, чтобы такие, как ты, могли этому противостоять.
– А ты?
– Меня это тоже касается.
– Но как ты выдерживаешь?
Она сказала это с напором, даже агрессивно, и он узнал самого себя – он тоже не раз сидел так, уставясь в пустоту и стараясь найти хоть единое светлое пятно в своей работе.
– Я утешаю себя тем, что без меня было бы еще хуже, – сказал он. – Все-таки утешение, хоть и слабое. Другого нет.
Она вскинула голову:
– Что происходит с этой страной?
Валландер ждал продолжения, но она больше не произнесла ни слова. По улице прогрохотал грузовик.
– Помнишь эту жуткую историю в Свартё? Весной?
Она помнила.
– Двое мальчишек четырнадцати лет напали на третьего, которому было двенадцать. Без всякой на то причины. Сшибли с ног. И, когда он лежал на земле, уже без сознания, начали пинать его в грудь. Когда это кончилось, он был уже мертв. Тогда я понял – в жизни действительно что-то изменилось. Дрались всегда. Но раньше драка кончалась, когда кто-то падал. Он был побежден. Лежачего не бьют. Можно называть это как угодно. Правила игры. Или просто – нечто само собой разумеющееся. Теперь не так. Потому что детей никто этому не учит. Словно бы целое поколение оказалось брошено своими родителями. Или мы возвели равнодушие в норму? Вдруг оказывается, что ты, как полицейский, должен учиться заново. Твой опыт устарел.
Он замолчал.
– Не знаю, что я себе напридумывала, когда поступала в Высшую школу полиции, – сказала она. – Но только не это.
– И все равно надо держаться. Не уверен, чтобы ты, скажем, когда-нибудь думала, что тебя в один прекрасный день подстрелят.