109 
Генриетта-Мария топнула ногой и, посмотрела на дочь.
— Ты должна быть предельно осторожной. Какое несчастье! Если бы Людовик обратил на тебя внимание немного раньше, как все прекрасно могло бы получиться! Как это было бы замечательно! Мой сын — король Англии, дочь — королева Франции! Но этого не произошло, и теперь тебя называют любовницей короля.
— Это не правда, — сказала Генриетта.
— Конечно, не правда!
Руки Генриетты-Марии сжались вокруг дочери, и Генриетта едва не задохнулась от ее страстного объятия.
— Моя дочь!.. Так забыться! Да, это не правда. Но не должно быть даже намека на скандал, не должно! Ты и король! Брат твоего мужа! Ты понимаешь, какой чудовищный скандал может разрастись вокруг этого? А если у тебя будет ребенок? Сразу скажут, что он от короля. Это непереносимо!
Генриетта холодно ответила:
— Все эти сплетни — домыслы и выдумка. Король никогда не был для меня никем иным, как братом.
— Я прошу тебя обуздать свои чувства. Вы слишком выставляете напоказ вашу нежность. Вы слишком часто бываете в обществе друг друга!
— Я устала, — сказала Генриетта. — Я не могу больше разговаривать об этом. Я сделаю все, чтобы у тебя не было оснований беспокоиться за меня.
Она ушла в свои покои и попросила фрейлин задернуть полог на кровати.
Итак, они следят за ней и Людовиком! Они чернят их любовь.
Это была правда, что она собиралась стать матерью ребенка Филиппа. О, если бы это был ребенок Людовика.
Теперь она знала, что прошла вершину счастья, и романтическая идиллия будет отныне не такой яркой и захватывающей, как прежде. Она должна была понять, что это не могло продолжаться вечно.
Зарывшись лицом в подушки, Генриетта зарыдала.
Людовик разыскал ее. Они никогда не просили оставить их наедине; чуткая прислуга сама удалялась в такие моменты, но, как теперь они поняли, это истолковывалось как свидетельство их связи.
Он сказал:
— Милая, они говорят о нас. Вокруг нас назревает скандал.
— Знаю, Людовик, — ответила она.
— Моя мать отчитала меня.
— Моя — тоже.
— Но что же нам делать?
— Нам нельзя больше оставаться вдвоем. Тебе необходимо выбрать себе фаворитку и проводить с ней побольше времени. Ко мне тебе следует относиться как к сестре.
— Я не могу сделать этого, Генриетта. С моей любовью к тебе я не способен поступить так.
— Тем не менее это придется сделать.
— Как я проклинаю себя. Мы могли без всяких проблем вступить в брак и быть сейчас королем и королевой… не будь я таким идиотом!
— Не говори о себе так, Людовик. Если бы ты был другим, как бы я смогла полюбить тебя? Для меня ты и вправду — совершенство, не потому, что ты якобы мудрейший из мужчин Франции, не потому, что будто бы ты пишешь стихи лучше, чем Мольер и Расин, но потому, что я люблю тебя. Я люблю тебя такого, какой ты есть, и не хочу, чтобы хоть одна черта твоего характера изменилась.
Он страстно поцеловал ее. Отныне у них не будет возможности для свободного проявления чувств. Они оба были в страшной тревоге из-за того, куда их может завести ситуация, в которой они оказались. Они оба были воспитанниками французского двора и осознание королевского долга и подчиненность этикету была их второй натурой, так что они шагу не могли ступить, не подумав об ответственности перед своим происхождением.
Он понял ход ее мыслей и сказал:
— Что делать, Генриетта? Что нам делать, любовь моя?
Он всегда обращался к ней за подтверждением своих мыслей.
— Есть только одна вещь, которую нам остается сделать, — сказала она. — Мы должны каждого заставить поверить, что чувство, которое мы питаем друг к другу, чисто… как и мы сами. Нам надлежит редко видеться, и никогда — в отсутствии свидетелей.
— Я не соглашусь на это!
— Ты будешь навещать меня, Людовик, но при этом тебе следует создавать впечатление, что ты интересуешься не мной, а кем-то другим.
— Кто же в это поверит?
— У меня есть несколько хорошеньких фрейлин.
Он засмеялся и, взяв ее руку, почтительно поцеловал.
— Генриетта, — требовательно сказал он, — почему мы должны быть осторожными? Что нам та ситуация, в которую нас хотят поставить? Была ли на свете любовь, равная нашей? Почему мы должны отречься от того, что так важно для нас? Почему мы не можем следовать нашему влечению? Это жизнь обманула нас, в конце концов!
— Нет, Людовик, — грустно ответила Генриетта. — Мы сами себя обманули.
109 
