Особенно,... 
62 
Нетерпение Генриетты-Марии росло. Она сидела на стуле, раздраженно рассматривала младшего сына, с трудом сдерживаясь от того, чтобы затопать ногами.
Упрямый мальчишка, думала она. Какая же я несчастная женщина! Мои дети не слушаются меня, и более того, насмехаются надо мной. Дурачье! Они ничего не понимают. Если бы Чарлз принял католическую веру, он мог бы остаться здесь и получил бы помощь в восстановлении своей власти в Англии. Кто знает, может быть, за него вышла бы замуж мадемуазель… Но это упрямство заставляет их упорствовать в ереси, разрушая ее, Генриетты-Марии, жизнь. До чего же она несчастлива!
Правдой здесь было то, что Анна Австрийская выступила против отправления обрядов англиканской церкви в стенах Лувра и что она готова была помочь Генриетте-Марии в борьбе за душу маленького Генри, но никто во Франции не собирался воевать с лордом-протектором Англии для того, чтобы помочь королю-изгнаннику вернуть себе трон. Тем не менее Генриетте-Марии нравилось думать, что дело обстоит так, как ей хочется, а не иначе.
И вот теперь мальчишка осмелился без разрешения матери отправить письмо своему брату — королю; произошло это из-за того, что она уволила его наставника Лавла, дабы тот не оказывал дурного влияния на еще не окрепшую душу.
Генриетта-Мария держала в руках письмо с ответом Чарлза и по мере чтения ее начала захлестывать ярость.
«Не дай им переубедить тебя, — писал Чарлз, — даже под угрозой наказания; во-первых, они не осмелятся употребить силу, а во-вторых, как только они совратят тебя, для них все кончится и они навсегда потеряют интерес к тебе. Если для тебя не имеют веса мои указания, вспомни последние слова покойного отца:» Оставайся предан своей вере и не позволяй пошатнуть себя в ней!»Если ты поступишь иначе, знай, что эти слова — последние, которые ты слышал от своего брата,
Нежно любящего тебя
Карла II».
Против королевы объединилась ее собственная семья! Это было больше, чем она могла вынести. Королева и мать не позволит обращаться с собой таким образом, она решит вопрос о религиозной принадлежности своего сына раз и навсегда. Она и без того слишком долго ждала, но этот день окончательно перевернул ее жизнь.
Придя к Генри, она страстно обняла его и сказала:
— Сын мой! Как ни грустно, но я вынуждена поступить с тобой жестоко — меня заставляет сделать это любовь к тебе. Ты должен ясно понимать это.
— О, мама, — сказал маленький мальчик, и его глаза наполнились слезами, — пойми меня, пожалуйста, я же дал слово папе.
— Пожалуйста, Генри, не говори мне о папе. Бывают дни, когда память о нем приносит больше страданий, чем обычно. Я знала его больше, чем ты, дитя. До твоего рождения мы провели вместе много лет, и горе, которое ты испытываешь из-за потери папы, ничто по сравнению с моим горем.
— Мама… тогда… это из-за него, ты же понимаешь…
— Ты устал, сын мой, от разговоров на эту тему, — прервала она его. — Бог свидетель, я устала не меньше. Давай не будем больше испытывать терпение друг друга. Иди в свою комнату, а я пришлю к тебе аббата Монтагю.
— Пожалуйста, мама, не надо. Я ничего не могу поделать… Пойми же наконец меня…
— Иди, сын мой. Выслушай аббата, а потом дай мне твой окончательный ответ.
— Я не скажу ничего нового…
Она мягко оттолкнула его от себя, как обычно в таких случаях, утирая глаза.
Он пошел в свои покои, и тут же появился аббат. Утомленно слушая наставления духовника, мальчик все сильнее утверждался в нежелании изменять вере, в которой был крещен, и слову, данному отцу.
— Сердце твоей матери, королевы, будет разбито, — предостерег напоследок аббат. — Я даже боюсь подумать, каково будет ее решение!
— Я ничего не могу поделать, — ответил мальчик. — У меня может быть только один ответ.
Аббат ушел от него и направился к Генриетте-Марии, сидевшей со своей младшей дочерью в комнате последней: они шили алтарное покрывало для монастыря в Шайо.
— Ваше величество, — обратился Монтагю. — Боюсь, что у меня для вас только плохие новости. Мальчик продолжает упорствовать в ереси, все более превращаясь в закоренелого еретика.
Генриетта-Мария встала, уронив алтарное покрывало на пол. Дочь увидела, как пунцовая краска разливается по лицу матери, как, скрестив руки, она разражается криком:
— Очень хорошо! Тогда все кончено. Он увидит, что это значит — насмехаться над Богом и над матерью. Идите к нему и скажите, что он никогда больше не увидит моего лица. Идите немедленно и передайте мои слова. Я не в силах больше переносить такие страдания. Я устала. Я направляюсь в Шайо, где буду молиться. Только там я и нахожу в этой жизни покой.
62 
