59 
— У меня для тебя хорошая новость, милая. Твой брат приезжает во Францию.
— Чарлз!..
— Нет, нет, нет! Всегда и везде один Чарлз! У тебя есть и другие братья. Я имею в виду Генри.
— Генри — младший из моих братьев. Я его ни разу не видела.
— Теперь это будет в прошлом. Ты увидишь его сразу по приезду в Париж.
— О, я так рада, мама.
— Еще один ребенок отныне будет рядом со мной. Какая же это радость для сердца матери! Ему сейчас тринадцать лет, а я как сейчас помню тот день, когда он появился на свет. Это было в Отлендском дворце и твой отец…
— Мама, умоляю тебя, не говори об этих днях. Они только расстраивают тебя, а сейчас ты должна быть счастлива, ведь к нам приезжает Генри.
— Да, и ради Генри нам нужно кое-что предпринять — тебе и мне.
— Что именно, мама?
— Ты, между прочим, везучая девочка, не знаю, понимаешь ли ты это. Ты приехала во Францию, когда тебе едва исполнилось два года и ересь не успела коснуться тебя. Твой брат оказался менее счастливым, и я боюсь, что его бессмертная душа в опасности. Мы должны спасти его, Генриетта, и я прошу тебя помочь в этом. Ты должна объяснить ему, что отец Сиприен научил тебя только хорошему. Общими усилиями мы, быть может, и сумеем спасти его душу.
И вот приехал Генри — застенчивый и робкий мальчик тринадцати лет, беспредельно счастливый от того, что наконец-то может соединиться со своей семьей. Мать громко и шумно выражала свою радость: ее любимый сын снова с ней, этот день один из счастливейших в ее жизни. И тут же она разразилась бурными рыданиями, потому что с ней не было ее Элизабет.
Генри заплакал вместе с ней, но маленькая сестра взяла его за руку и попросила не плакать.
— Ты с нами, Генри, — сказала она, — и это большая радость. Давай думать об этом и ни о чем больше.
Генри с удовольствием подчинился: он и без того перенес слишком много горя.
Когда они остались вдвоем с Генриеттой, она начала искать пути осуществления просьбы матери, и для начала попросила рассказать о его жизни с Джеймсом и Элизабет, и о том, как Джеймс исчез из дворца во время игры в прятки. Потом он рассказал о том, как они жили в Сайон Хаусе, умолчав о дне, когда его и сестру отвезли в Уайтхолл на встречу с отцом. Рассказал он и об одиночестве в Кэрисбрукском замке, о том, как добр был к нему мистер Лавл, как он стал товарищем для него после смерти Элизабет. Он рассказал сестре и о своем стремлении оказаться рядом с матерью.
— Брат, — сказала Генриетта, — ты другой веры, чем мы с мамой.
— Я одной веры с моим отцом.
— Генри, мама хотела бы, чтобы ты обратился в нашу веру. Пойдем завтра со мной, и ты послушаешь, о чем будет говорить отец Сиприен.
Рот мальчика неумолимо сжался.
— Прости меня, Генриетта, но не проси, пожалуйста, об этом. Я не сказал тебе, но когда мы жили в Сайон Хаусе, нас однажды отвезли в Уайтхолл. День был холодный, и река замерзла. Это был самый грустный день в моей жизни, Генриетта, но я еще не знал об этом. Мы приехали навестить отца, и это было за день до его смерти.
— Не надо об этом. Генри, — резко сказала Генриетта. — Умоляю тебя, не надо об этом.
— Мне нужно сказать об этом, чтобы все объяснить. Отец посадил меня на колени и сказал, чтобы я оставался в вере, в которой был крещен.
— Это не наша с мамой вера.
— Да. Это вера моей страны и моего отца.
— Я поняла, Генри.
— О, Генриетта, не говори никому об этом, но мистер Лавл сказал мне, что если бы мама была одной веры с папой и не пыталась обратить его и Англию в католичество, наш милый папа был бы еще и сегодня жив.
— А так ли это, Генри? Действительно ли это так?
— Но мне об этом говорили… И не один мистер Лавл, но и многие другие. Я никогда не обращусь в веру, из-за которой погиб наш отец.
— Но это мамина вера, Генри.
— Я останусь в прежней и никогда не поменяю ее на какую-либо другую. Я обещал это отцу, Генриетта. О, ты никогда его не видела. Это было так давно, но я не могу думать о нем без слез, Генриетта. Я не могу… не могу!
Генриетта вытерла глаза брата своим платком.
— Братец, милый, никогда, никогда я не буду просить тебя сменить веру. Я сама… боюсь. Я боюсь веры, которая погубила нашего отца.
— Возможно, я и не прав, Генриетта, возможно, вера здесь ни при чем… Не от религии щемит сердце и приливает к вискам кровь, а тогда, когда люди говорят: «Я думаю именно так и убью каждого, кто считает иначе». Такая религия не может быть справедливой, Генриетта. Это гордыня… самоуверенность и, возможно, неверие. Не знаю. Но в любом случае не проси меня изменить моей вере.
59 
