58 
Она молча слушала, пока сообщение не закончилось. Почувствуй что-нибудь, говорила она себе. Но в ее сердце ничто не шевельнулось. Она прижала руку ко рту и сильно укусила ее. Потом еще и еще, пока не ощутила соленый привкус крови, а не запах мела и лосьона. Она заставила себя вспоминать. Что-нибудь, что угодно. Не важно что. Воспоминания должны были занять ее, заставить думать о том, о чем она в состоянии была думать.
Дуглас Хэмпсон, ее молочный брат, семнадцати лет. Она хотела, чтобы он заметил ее. Хотела, чтобы поговорил с ней. Хотела его. Тот затхлый сарай в углу сада его родителей в Кингз-Линн, где даже аромат моря не мог заглушить запахов компоста, навоза и перегноя. Но им было все равно, не так ли? Ей, страстно мечтающей о чьей-либо любви. Ему, желающему этого, потому что он юн и похотлив, и еще потому, что ему жизненно важно похвастаться чем-либо в этом роде перед друзьями, вернувшись в школу после каникул.
Они выбрали день, когда солнце ярко освещало улицы, тротуары и особенно старую жестяную крышу сарая в саду. Он поцеловал ее, засунув язык ей в рот, и пока она недоумевала, об этом ли люди говорят «заниматься любовью», потому что ей было только тринадцать, и хотя ей следовало бы знать хоть что-нибудь о том, что мужчины и женщины делают с теми частями тела, которые так у них отличаются, она ничего этого не знала — сначала он стянул с нее шорты, потом трусики и все время дышал, как собака, которая долго бежала.
Все закончилось быстро. Он был тяжелый и горячий, а она совсем не знала, что ее ждет, поэтому в воспоминаниях остались только кровь, удушье и резкая боль, И Дуглас, под конец подавляющий стон.
После этого он тут же встал, обтерся ее шортами и швырнул их ей. Он застегнул джинсы и сказал:
— Здесь воняет, как в уборной. Я должен идти. — И вышел.
Он не отвечал на ее письма. Он молчал, когда она звонила в школу и с рыданиями признавалась ему в любви. Конечно, она совсем не любила его. Но она хотела верить, что любит. Иначе ничто не могло оправдать того безумного вторжения в ее тело, на которое она безропотно согласилась в тот летний полдень.
Сара отошла от автоответчика в мастерской. В качестве противовеса она не могла придумать ничего лучше, чем воссоздать из небытия образ Дугласа Хэмпсона. Теперь он хотел ее. Сорокачетырехлетний, женатый двадцать лет специалист по оценке убытков, приближающийся к кризисному возрасту, — теперь он хотел ее.
— Брось, Сара, — говорил он, когда они, как обычно, вместе обедали. — Я не могу просто сидеть, смотреть и притворяться, будто не хочу тебя. Брось. Соглашайся.
— Мы просто друзья, — отвечала она. — Ты мой брат, Дуг.
— Брось эти разговоры о брате. Тогда ты об этом не думала.
И она дружески улыбалась ему, потому что теперь он был ее другом, и не пыталась объяснить, чего стоил ей тот раз.
Воспоминания о Дугласе оказалось недостаточно. Против своей воли Сара подошла к накрытому холсту и уставилась на портрет, который начала много месяцев назад и который должен был стать парой к тому, другому. Она хотела, чтобы это был подарок ему к Рождеству. Тогда она еще не знала, что Рождества не будет.
На портрете он слегка наклонился вперед, как он частенько делал, один локоть на колене, с пальцев свисают очки. Его лицо было озарено восторгом, в который он всегда приходил, когда говорил об искусстве. Голова слегка наклонена набок, а выражение схвачено в момент обсуждения сильного места композиции; он выглядел молодым и счастливым, человеком, впервые живущим полной жизнью.
На нем был не костюм-тройка, а забрызганная краской рабочая рубаха с полуприподнятым воротником и прорехой на манжете. И часто, когда она стояла перед ним, чтобы рассмотреть, как свет падает на его волосы, он протягивал руки, прижимал ее к себе, смеялся над ее протестами, которые на самом деле таковыми не являлись, и крепко держал ее. Его губы на ее шее, его руки на ее груди, и картина, забытая под ворохом одежды. И взгляд, каким он смотрел на нее, лаская ее тело; все время, пока они занимались любовью, он неотрывно смотрел ей в глаза. И его шепот «О боже, моя любимая…»
Сара заставила себя прогнать это воспоминание и принялась оценивать картину с профессиональной точки зрения. Ее можно было бы выставить. Оставалось только вдохнуть в нее жизнь, чувства, радость и боль, чтобы она перестала быть простой демонстрацией мастерства. Сара могла это сделать. Она была художницей.
Женщина подошла к мольберту. Ее руки дрожали. Она сжала за спиной кулаки.
58 
