167 
И вот теперь Кале в руках французов! А все потому, что мы ввязались в эту войну, ввязались по моей прихоти, только из-за того, что мне хотелось угодить Филипу.
Слабым утешением было сообщение о героическом сопротивлении нашего гарнизона – восемьсот солдат в течение недели отражали натиск трехтысячного войска герцога Гиза.
* * *
Улицы Лондона будто вымерли. По-прежнему в Смитфилде и по всей стране горели костры. Я говорила себе: «Жгут еретиков. Такова воля Божия. Он посадил меня на трон, чтобы я исполнила Его волю, и я делаю все, что в моих силах».
Появились нелегально напечатанные листки, в которых меня называли Иезавелью-распутницей, навлекшей несчастье на страну.
Самым злейшим из моих врагов был Джон Нокс. Этот ярый женоненавистник, презиравший Марию Шотландскую и Екатерину Медичи за то, что они занимались «мужским делом» – правили государством, – теперь обрушил свой гнев на меня. Себя он считал великим реформатором, выразителем народных чаяний. Больше, чем женщин, он ненавидел разве что католиков-папистов.
И тех и других Джон Нокс поносил устно и письменно – на страницах своей книги «Трубный глас против женской тирании». Запрещенная в Англии, она распространялась тайно и пользовалась большой популярностью.
В ней я представала незаконнорожденной дочерью короля, не имевшей права сидеть на троне. Автор предупреждал, что Англии грозит Божия кара за то, что она допустила женщину к управлению страной. Мое правление он окрестил «кровавой тиранией».
Тогда-то впервые и прозвучало это страшное прозвище – «Мария Кровавая».
Я думала о своей злосчастной судьбе. Разве меньше страданий и казней было при Генрихе VIII? Но его не клеймили позором! А ведь он посылал на смерть всех, кто не подчинялся его воле. Я же – только еретиков, искажавших Священное Писание! Почему же не его, а меня обвиняют в злодействе?!
Все рушилось. Кале у французов. Мой народ и мой муж бросили меня. Друзей почти не осталось. Со страхом ждала я известия о смерти Реджинальда – он уже не мог ходить. Я уцепилась за свою единственную соломинку – ребенка, о котором мечтала. И тут меня настигла болезнь – та же самая лихорадка, что свалила Реджинальда.
Неожиданно скончался император Карл. Я с горечью восприняла эту весть – пусть мы не виделись с тех пор, как были обручены, и пусть он не спешил помочь мне в трудную минуту, но я всегда знала, что он – мой друг. Теперь и его не стало.
Жизнь приобретала иные очертания, иные краски. Я написала Филипу, умоляя его приехать. Последний удар – моя беременность оказалась водянкой.
Я переехала в Сент-Джеймс, чувствуя, что дни мои сочтены.
Филип написал, что приехать не может, и обещал вернуть Кале. В том же письме он настаивал, чтобы я назвала в качестве своей преемницы Елизавету, что, по его мнению, предотвратит гражданскую войну.
Из его письма я поняла, что ему известно о моей болезни. Но он не упомянул об этом, а советовал полагаться на помощь Реджинальда. Если бы он знал, что бедный Реджинальд уже никому не мог помочь…
У моей постели неотступно находились Сьюзан и Джейн Дормер. Джейн очень похорошела в предвкушении близкой свадьбы с графом Фериа. Мы радовались все вместе, но сначала я попросила ее отложить свадьбу до приезда Филипа. Теперь же я сказала, что дальше откладывать не имеет смысла.
– Тебе повезло, Джейн, – заметила я, – граф – прекрасный человек, и он… любит тебя.
При этих словах Джейн отвернулась, чтобы скрыть жалость ко мне.
На пороге смерти в памяти оживает прошлое, и все видится в ярком свете.
Сколько же ошибок я наделала! Могла ли я поступить по-другому? Не знаю. Знаю только, что, когда верх надо мною брали чувства, тогда – и это относится только к любви – я закрывала глаза на правду, принимая желаемое за действительное. Почему я трезво не посмотрела на наш брак как на официальный союз двух королевских фамилий? Подобные браки – отнюдь не редкость. В мои годы не выходят замуж по любви – как я не могла этого понять? Если бы я осталась одинокой и правила согласно собственной воле, а не вопреки рассудку, желая угодить мужу, я не ввергла бы Англию в эту позорную войну.
Исполнила я свой долг перед Богом? Не уверена. Да, страна вернулась в лоно римско-католической церкви, но надолго ли? Будущее имело неясные очертания. C чем столкнется моя преемница, которой не терпится надеть корону?
То, что на престол вступит Елизавета, ни у кого уже не вызывало сомнений. Ждали только моей смерти. Народ был готов видеть ее своей королевой, надеясь, что при ней жить в Англии станет легче.
167 
