137 
– При условии, Эдуард! – вскричала мать. – Разве ты не понимаешь, какую тебе оказывают честь?
– Прекрасно понимаю, миледи. – Голос его был не по-мальчишески твердым. – Но я не хочу принимать корону до тех пор, пока не услышу от отца, что эту корону он мне передает.
Присутствующие замерли. Мальчик уже проявляет завидную стойкость характера. Возможно, это и хорошо для будущего короля: быть может, в нем просыпаются достоинства великого деда? Как он напоминает его сейчас – выпрямившийся во весь свой уже немалый рост – холодным блеском голубых глаз, соломенным отливом волос. Как будто на мгновение ожил покойник!
Все сразу поняли, что уговаривать его изменить решение бесполезно. Он не откажется от того, что считает честным и справедливым.
Значит, им придется получить согласие прежнего короля на передачу короны сыну. Только делать это нужно немедленно, пока мальчик не придумал еще чего-нибудь…
* * *
Январские ветры колотились в стены замка Кенилворт. Оголенные ветви деревьев сверкали ледяным блеском. В воздухе царило предвестье снежной бури, а в душе короля Эдуарда – предвестье еще больших бед, чем уже свалились на него за последнее время. Он сидел, скорчившись, в холодной башне, носившей название Башня Цезаря, напрасно пытаясь согреться.
Снизу послышался какой-то шум, голоса. Похоже, во двор замка кто-то прибыл. Каждый раз, когда в замок приезжали, король пугался: не за ним ли, чтобы ввергнуть его в еще худшее состояние, чем то, в котором он находится.
Щелкнул замок двери. Вошел Генри Ланкастер.
– Вас требуют вниз, милорд.
– Кто там, кузен?
– Целая депутация. Возглавляет ее Адам Орлтон, епископ Гирфордский. Судя по всму, они настроены весьма серьезно.
– Адам Орлтон! – воскликнул король. – Это не сулит ничего хорошего. Он всегда был моим врагом. Кто с ним еще?
– Среди прочих сэр Уильям Трассел.
– Еще хуже! А самых главных моих недругов ты не заметил там, часом, кузен?
Ланкастер промолчал, и король пояснил:
– Я говорю о моей жене и о ее дружочке Мортимере.
– Их нет среди прибывших, милорд, – ответил Ланкастер.
– Они не сказали, что им нужно от меня?
– Нет, милорд. Одевайтесь и пойдемте вниз, потому что они ждут вас.
– О, конечно, – с горечью произнес Эдуард, – разве может король заставлять своих заядлых врагов ждать его? У него нет такого права… Подай мне мою одежду, кузен.
Эдуард сбросил меховую шкуру, под которой спасался от пронизывающего холода, надел простое дешевое одеяние из темной саржи, какое носят бедные люди, когда скорбят об умерших. Король тоже скорбел – об утерянной короне.
И вот он предстал перед прибывшими – предателями, как он их про себя окрестил, – которые не оказали ему ни малейшего почета, на какое имел право рассчитывать король. Во главе этого сброда были Орлтон и Трассел. Последнего Эдуард особенно ненавидел: ведь это он приговорил несчастного Хью Диспенсера к ужасной, мучительной казни.
Лица обоих врагов сияли злорадным торжеством, которое они не считали нужным скрывать.
Никто ему даже не поклонился. Словно перед ними находится какой-нибудь низкородный преступник.
Затем Адам Орлтон заговорил.
Он перечислил все преступления – так они это называли, – совершенные королем. Их набралась целая куча, где было все перемешано: денежные траты, любовные удовольствия, поражение под Баннокберном… Разве он один виновен в этом поражении?..
Он опустил глаза: ему было невмоготу смотреть в их лица. Что они еще придумали? Что хотят сделать с ним? Не то же ли самое, что с беднягой Хью?.. Его дорогим, любимым Хью… О нет! Нет! Они не посмеют! Он ведь был их королем. Он и сейчас их король…
Перед глазами у него поплыл туман. Ему показалось, что рядом с ним Гавестон… Его любимый Перро!.. Самый любимый из них из всех… Перро!..
Ланкастер подхватил его, когда Эдуард начал падать. Откуда-то издалека он услышал голоса:
– Он потерял сознание…
– От страха, наверное…
– Душа ушла в пятки…
Медленно он приходил в себя. Огляделся кругом: та же комната… те же враждебные омерзительные лица…
Его усадали в кресло. Он чувствовал неимоверную усталость. Зачем они пришли? Он не хочет… не в состоянии их слушать.
Но они что-то говорили… продолжали говорить.
С трудом он начал понимать, что отстранен от власти, что корона у него отобрана, и теперь они хотят только, чтобы он выразил свое согласие с этим.
137 
