32 
— Когда ты последний раз высыпался?
Роури нахмурился, потом пожал плечами.
— Пару недель назад… До аварии.
— Так же нельзя. У тебя жуткий вид.
Он слабо улыбнулся.
— Не делай из меня святого, Энджел! — медленно проговорил он с легкой дрожью в голосе. — Две недели не высыпаться, — это совсем не страшно. Женщинам после родов часто приходится не спать, иногда не один месяц.
Она покачала головой.
— Но в твоей жизни произошло очень драматичное событие.
— Допустим.
— Ты испытал потрясение.
Роури с отвращением вздохнул.
— О, пожалуйста! Пощади! Избавь меня от всех этих психологических душекопаний!
— Ты можешь называть это так, как тебе нравится, Роури, — мягко ответила она, как, бывало, отвечала своему дедушке, когда под старость он потерял способность адекватно реагировать на мир. — Но не нужно быть психиатром, чтобы увидеть, как смерть брата потрясла тебя. Возможно, гораздо сильнее, чем тебе кажется.
Раздраженно вздохнув, он вынул из корзинки спящего Лоркана, повернулся и угрюмо ушел обратно в спальню. После некоторого колебания Энджел последовала за ним.
— И у тебя не было возможности отдаться своему горю, — продолжала она, не обращая внимания на недовольные движения его плеч. — Потому что ты не хотел расстраивать Лоркана.
Очень осторожно он пристроил колыбельку около окна, потом подошел к ней с потемневшим лицом. Сердце Энджел бешено билось.
— И какое же магическое лекарство вы намерены предложить мне, доктор Мандельсон? — Его голос был искажен жестким сарказмом, но у Энджел уже было достаточно жизненного опыта, и его тон не испугал ее.
— Тебе нужно высказаться, — мягко настаивала она.
Роури Мандельсон почувствовал, что его переживания сломали его, но он отрицательно покачал головой. Что происходит с ним, в конце концов? Он, адвокат, который так ловко умеет убедить судей в своей правоте, где он сейчас? Ходит по краю пропасти, падать в которую у него нет ни малейшего желания.
Роури еще раз покачал головой, чувствуя себя на пороге темного, безнадежного отчаяния. Впервые со дня трагической смерти брата. И за это ответственна женщина, которая стояла сейчас перед ним. С ее буйными черными волосами и всезнающими зелеными глазами. С такой бледной фарфоровой кожей, которая казалась слишком белой, чтобы быть настоящей. Колдунья.
— Дай своему горю выйти, Роури, — убеждала она его. — Просто не сдерживай чувств…
Он взял ее лицо в свои ладони, которые дрожали, как у пьяного, заглянул ничего не видящими глазами в ее изумрудные глаза и позволил своим эмоциям вылиться наружу единственным способом, какой знал он, Роури Мандельсон. Он мог сделать это, только целуя ее.
На мгновенье Энджел просто доверилась ему. Она не могла оттолкнуть мужчину, который плакал в молчаливой беспомощности так, как Роури сейчас.
Сердцем она понимала, что это должно было случиться. Понимала слишком хорошо, чтобы быть в состоянии остановить. Слишком хорошо, чтобы не хотеть этого. Но она ждала его слез, а не поцелуев.
Но действительно ли его слез желала она? Не ласки ли она хотела? С прошлой ночи — а может быть, даже с того самого момента, как он вошел вчера в отель «Фипатрик». Может быть, подсознательно, — даже раньше.
Его руки соскользнули с ее лица, пальцы зарылись в шелковую глубину волос, словно он искал там тепло и уют. Она почувствовала, как его язык проникает в ее рот. Почувствовала на своих губах его губы, такие горячие и твердые, словно он хотел поглотить ее целиком.
И внезапно Энджел поняла, что она сама, отбросив все сомнения, страстно целует его, поднимается на цыпочки, чтобы обвить руками его шею, а он склоняется к ней и прижимается, с благодарностью и голодной страстью.
Он не сказал ни слова, но его искусные ласки и без слов говорили, что именно ему и было нужно. Снова и снова он целовал ее, а Энджел содрогалась от удовольствия, ее веки плотно сомкнулись, она неистово впилась ногтями в его плечи, хотя ни одни из них не замечал этого.
Она никогда не получала такого удовольствия от своего тела, как сейчас. Великий Бог! Ничего подобного. Она совсем не протестовала, когда его руки проскользнули под ее свитер, чтобы обнять ее свободную от бюстгальтера грудь. Ее кровь пела в порыве неистовой радости, и она чувствовала, как тяжело он дышал, когда прикасался к этим гладким, обнаженным холмикам, а ее соски словно тянулись навстречу его ладоням, как будто только этого и ждали.
32 
