Последние отзывы

  31  

Лишь сидя за рулем, Штерн подумал об этом.

— Наверно, обер-прокурору не нравится пассивность Зельтманна в этом деле. Это может быть нам на руку.

Тойер все больше погружался в свою боль и невнятно пробормотал: ты, Штерн, хороший парень.

— Только иногда слишком уж тихий, — вырвалось у него.

— Неправда, — заволновался Штерн, — вообще-то я говорю много, только никто этого не замечает. Вот и в футбольном клубе…

— Вы играете в футбол? — вежливо поинтересовался Тойер, но тут его захлестнула очередная волна боли и заслонила от него всю жизнь.

— Да, я играю неплохо, но если забиваю гол, об этом как-то забывают упомянуть…

Тойер не слышал его. В этот вечер он так и не сможет позвонить своей подружке, но завтра, завтра непременно позвонит.

Ильдирим сидела дома, слушала старые записи «Queen» и набивала рот третьей порцией бедного «Риттера». Дважды подходила к двери, так как ей чудился за дверью топот ног Бабетты. Но, конечно, там никого не было.

Она взглянула на часы: уже почти одиннадцать. Если этот самый Ратцер сообщит утром что-нибудь важное, то тупой директор должен все-таки оставить ведение этого дела у той странной четверки сыщиков. Ей они чем-то нравились, но чем, лень было сейчас думать.

Она подошла к шкафчику и налила себе хереса. Не успела поднести бокал к губам, как в дверь позвонили. Сердце сжалось. Прямо в носках она бросилась к двери, но это была не Бабетта.

Боль была адская. Тойер лежал на кровати, словно выброшенный на сушу кит, и прижимал руки к готовой взорваться голове. Мигрень посещала его не очень часто, но, с другой стороны, ее приступы не подчинялись никакой логике. Они могли настичь его где угодно, взорвать, растоптать, уничтожить.

Он старался ни о чем не думать. Знал, что сейчас это бесполезно, мысли застынут на полпути — замерзшие золотые рыбки в ледяном пруду. Яркий свет в его голове не давал заснуть. Где-то бесконечно далеко, в борьбе нейронов возникала серебряная нить, устремлялась вперед, пронзала мозг и, извиваясь, ползла по нёбу. Он осторожно повернулся на левый бок, и его стошнило в красное ведро, которое во время приступов он тащил к постели, как мальчуган свои пластиковые игрушки из песочницы.

Со стоном он опять откинулся на спину, кровать покачивалась, колыхание матраса он ощущал с гротескным преувеличением. Он был оплавленным метеоритом во Вселенной, физические свойства которой были только что изменены расшалившимся божеством. Метеором, пыльным, старым и материальным, про который просто забыли.

Свет в голове начал слабеть. Обрадованный, благодарный, Тойер теперь его скорее угадывал, чем видел. Серебряные блики перед глазами, только что сводившие на нет мир и время, посерели. Уже не нить пробивалась к нёбу из потаенных глубин его сущности. Это был толстый металлический трос, который сдавливал его и отпускал, сдавливал и отпускал. Во время секундной паузы, достаточной, чтобы произнести фразу, Тойер сказал вслух:

— Мне придется ведро просто повесить на шею, но как это будет выглядеть?

К утру боль вдруг спала с него, как большое полотенце с мокрой красотки после купания. Он ощутил свежесть и ясность, но одновременно чувствовал себя опозоренным и пристыженным. Эти приступы не оставляли места для возвышенных чувств. Пара коротких замыканий в мозгу, и венец творения превращается в бессмысленную развалину.

Тойер встал, вымыл ведро, принял душ; зубы чистил до тех пор, пока не начал сплевывать кровь, словно сибирский заключенный в одиночке. Его маленькие протесты против грязи и беззащитности во время приступов давно уже превратились в ритуал. Он думал о своей умершей жене. Вспоминал платье в цветочек и солнечный летний день. Но мысли по-прежнему были вялыми. Он думал и вздыхал.

Потом позвонил Хорнунг.

После седьмого гудка она взяла трубку:

— Половина пятого.

На миг Тойеру показалось, что он позвонил в службу точного времени, и автомат ожил. Что теперь на него прыгнет тостер, либо ножницы для разделки птицы сделают с ним что-то ужасное.

— Извини, — пробормотал он. — Я не посмотрел на часы.

— Тойер? — Хорнунг пыталась прочистить горло, голос ее был сиплым со сна. — Ты что, под мухой?

— Это было бы прекрасно, — устало возразил Тойер. — У меня была мигрень.

— Бедняга.

— Я, — проговорил Тойер, последняя судорога в мозгу превратила это «я» в бессмыслицу, — я считаю ужасным то, что между нами происходит, я не понимаю этого. Мы с тобой не ссоримся, но все как-то обрывается само собой. — В первый раз за много месяцев он испытал тоску по своей подружке, ему захотелось вцепиться в нее и не отпускать.

  31