60 
Нэн с трудом разглядела фигуру, лежавшую на соломе.
— Госпожа Эскью? — прошептала она.
— Нэн! Это ты?
— Да, госпожа. Я принесла еду и одежду. Это приободрит вас.
— Ты добрая и храбрая женщина, раз приходишь ко мне, — произнесла Анна. — Тебе велели что-нибудь мне передать?
— Только то, что мы делаем для вас все, что можно сделать.
— Спасибо.
Нэн увидела исхудавшее лицо; в темноте оно было похоже на лицо призрака. — Тогда передай от меня, — сказала Анна, — чтобы те, кто посылает тебя, перестали подвергать себя опасности и больше не передавали мне еду и одежду. Мне не страшен голод, мне не страшны холод и неудобства.
— Нам в радость помочь вам — мы хотим, чтобы вы знали, что, хотя вы в тюрьме, а мы на свободе, о вас не забывают.
— Спасибо вам всем, — сказала Анна и, невзирая на свои мужественные слова, набросилась на еду, которую принесла Нэн, и стала с жадностью поглощать ее. Нэн тем временем снимала с себя нижние юбки, а Анна надевала их, не переставая есть.
Руки Анны были холодны как лед, зубы выбивали дробь. На ее костях почти не осталось мяса, и она никак не могла согреться.
«Да, — подумала Нэн, — легко мечтать об участи мученика, а как жадно она ест и как благодарна за теплую одежду!»
Тюремщик уже отпирал дверь.
— Поторопитесь, госпожа, — проговорил он. — Вам нельзя задерживаться. Я не видел стражника на его обычном месте. Поторопитесь, говорю вам. Если нас схватят, то помните наш уговор — я вас не знаю и мне неведомо, как вы проникли в крепость.
— Я помню, — ответила Нэн.
Он торопливо запер камеру, и Нэн двинулась по темным проходам, стараясь не касаться осклизлых стен и молясь о том, чтобы не наступить на крысу.
Когда же она, наконец, растянулась на скамейке в лодке, то почувствовала себя совершенно разбитой от переживаний. Она слушала скрип весел, которые уносили ее от мрачной крепости — лондонского Тауэра — назад, в Гринвич.
* * *
Человек с фонарем вернулся в Тауэр, но не успел он пройти и трех шагов, как по обе стороны от него выросли два человека.
— Куда это вы идете? — спросил один из них.
— Куда я иду? — с негодованием воскликнул он, и ему показалось, что его облили ледяной водой, от страха его прошиб холодный пот. — Что за вопрос?! На свой пост, разумеется.
— А кто была та прекрасная дама, с которой вы только что распрощались? — спросил другой.
— Прекрасная дама? Я...
— Вы отводили ее в чью-то камеру, не так ли?
— Вы ошибаетесь.
Тут из его рук неожиданно выхватили фонарь, а самого связали.
— Иди за нами, — велел один из мужчин. — У нас к тебе есть несколько вопросов.
Они потащили его за собой по мрачным проходам. Ужас обуял его. Всего несколько минут назад Тауэр был тюрьмой для других, теперь он стал тюрьмой для него.
— Я... я ни в чем не виноват.
— Позже, позже, — произнес прямо в ухо ему тихий голос, — оправдываться будешь потом.
Они вели его по незнакомым коридорам. До его слуха долетали яростные крики крыс, нападавших на людей, сидевших в камерах; он слышал вопли несчастных узников, цепями прикованных к стенам, которые, услышав шаги в коридоре, принимались взывать о помощи, безо всякой надежды получить ее. Его провели мимо ям, в которых по колено в грязной воде сидели прикованные люди — фонарь высветил их лица с совершенно дикими глазами и нечесаными волосами, лица, по терявшие свое человеческое выражение в борьбе с голодными насекомыми, которые не могли дождаться их смерти.
— Куда... куда вы меня ведете?
— Терпение, дружище, терпение, — проговорил ему в ухо тот же голос.
Наконец его ввели в комнату, и, хотя он до этого здесь никогда не был, он сразу понял, куда попал. Он много слышал об этой комнате. Тусклый свет лампы, висевшей под потолком, подтвердил его ужасную догадку.
Он почувствовал смешанный запах крови и уксуса, — он знал, что в пыточных камерах пахло именно так; и, когда его глаза начали видеть сквозь туман страха, он заметил человека, сидящего за столом, на котором лежали письменные принадлежности. Хоть ему не хотелось в это верить, но он попал в камеру пыток.
Человек, сидевший за столом, встал и подошел к нему, как будто желая дружески поприветствовать. На лице его играла улыбка, а по одежде тюремщик догадался, что это был человек знатного происхождения. Теперь он горько корил себя за то, что прельстился взяткой и связался с людьми, желавшими помочь Анне Эскью. Тюремщик был закоренелым взяточником — он брал немного у одних, немного у других. Но теперь он жалел, что впутался в дело Анны Эскью.
60 
