67 
— Это было лишь интеллектуальное упражнение, ничего больше.
— Это не ересь... не та вера, за которую можно умереть.
Королева слегла — она заболела от страха. Анну — ее хрупкую Анну — приговорили к со жжению на костре! Этого нельзя было допустить. Но что она могла сделать? Разве у нее была какая-нибудь реальная власть?
Король был недоволен ею; на собраниях двора он делал вид, что не замечает ее. Раз он решил предпочесть ей герцогиню Саффолкскую или Ричмондскую, то найдет способ избавиться от нее.
Пришла сестра королевы и опустилась у ее ложа на колени. Они молчали; глаза леди Херберт были затуманены слезами. Она пришла чтобы попросить сестру спасти Анну, но в то же время она молча молила королеву ничего не предпринимать.
Маленькая Джейн Грей тихо ходила по комнате. Она знала, что происходит во дворце. Госпожу Анну Эскью сожгут на костре, и никто не сможет сделать ничего для ее спасения.
У девочки было живое воображение, и ей казалось, что все, что происходит с Анной, происходит и с ней. Она представляла себя на месте Анны в ледяной затхлой камере Тауэра и перед судьями в зале ратуши.
Этой ночью ей приснилось, что она стоит на Смитфилдской площади, и у ее ног складывают вязанки дров.
Джейн была у принца, когда к нему пришла принцесса Елизавета.
Елизавете уже исполнилось тринадцать лет, она выглядела совсем взрослой леди. В ее глазах была, тайна; она носила платья, оттенявшие цвет ее волос, и кольца, подчеркивающие красоту ее рук. Когда она смотрела на мужчин — так, по крайней мере, казалось Джейн, — ее интересовало одно — восхищаются ли они ею или нет. Она хотела, чтобы ею восхищались даже ее учителя. Несомненно, госпоже Катарине Эшли, считавшей принцессу самым лучшим человеком на свете, приходилось с ней нелегко.
Все, даже Елизавета, были расстроены приговором, вынесенным Анне Эскью. Елизавете, как и Джейн, пришлась по душе новая вера, правда, она воспринимала ее совсем по-другому. Эта вера нравилась Елизавете, но она с легкостью откажется от нее, если того потребуют обстоятельства. Джейн же знала, что никогда этого не сделает. «Я хотела бы быть такой, как Анна Эскью», — думала Джейн.
— Надо что-то сделать, чтобы спасти ее! — скапала Джейн.
Эдуард вопросительно посмотрел на Елизавету, ибо ее голова всегда была полна разных замыслов. Если можно сделать хоть что-то, Елизавета всегда знает, что именно.
Но она покачала головой:
— Сделать ничего нельзя. И лучше всего вообще помалкивать.
— Но нельзя же позволить, чтобы ее сожгли! — воскликнула Джейн.
— Это не наше дело. Нас даже слушать не станут.
— Но мы можем попросить, чтобы ее помиловали, правда ведь?
— Кого это ты собираешься просить?
— Короля.
— И ты осмелишься обратиться к нему с такой просьбой? А ты, Эдуард, осмелишься?
— Тогда, может быть, лучше обратиться к приближенным короля?
— К кому же? К Гардинеру? Или, может быть, к канцлеру? — с сарказмом спросила принцесса. — Нет, конечно, не к ним.
— Тогда, наверное, к Кранмеру? Ха! Он слишком умен. Он еще не забыл, как совсем недавно сам был на волосок от гибели. Он и пальцем не пошевелит, чтобы спасти Анну. Пусть все идет своим чередом и поскорее забудется. Это и нам совет.
— Но ведь Анна — наша любимая Анна Эскью — умрет!
— Наша безмозглая Анна Эскью, лучше сказать. Она осмелилась встать и заявить, что святой хлеб — вовсе не плоть Иисуса Христа.
— Но ведь мы знаем, что это правда.
— Знаем? — Елизавета широко открыла глаза. — Мы читали об этом, но так ли это на самом деле, не знает никто.
— Но если она верит...
— Говорю тебе, она глупа. А при дворе... да и во всем мире... нет места глупцам, поверь мне.
— Но ведь ты... так же, как и мы...
— Ты сама не знаешь, что говоришь.
— Значит, ты осуждаешь Анну, а с ней и нашу мачеху? Значит, ты на стороне Гардинера?
— Я ни на чьей стороне и никого не осуждаю, — ответила принцесса. — Я... сама по себе.
— Может быть, дядя Томас попросит отца помиловать Анну, — сказал Эдуард. — Он умеет убеждать, и отец любит его. Дядя Томас знает, что надо сделать.
— Это правда, — заявила Елизавета. — Он знает, что надо делать, и он поступит точно так же, как и я.
Она улыбнулась и неожиданно раскраснелась; Джейн поняла, что Елизавета подумала не о несчастной Анне Эскью, а о беспечном Томасе Сеймуре.
Королю было весело. Окруженный придворными, он слушал молодого музыканта — прекрасного юношу, который играл на лютне и пел таким красивым голосом, что мысли короля унеслись далеко. В песне говорилось о любви, о любви же думал и король.
67 
