На это мама ничего мне не ответила.
Мы все залезли маме под крылышки — и как только она сумела всех нас сразу обнять! — и принялись старательно обсыхать и смазывать пушок жирком. Удивительно, как у нас всё ловко устроено! На спине, над хвостиком, у нас, оказывается, такой мягкий бугорок: нажмёшь на него носом — выступит капелька жира для смазки перьев. Мама сказала, что перья смазывать жиром уткам необходимо, чтобы не намокать в этой таинственной воде, которую мы завтра увидим.
Переночевали мы у мамы под крылышками, а чуть свет — проснулись. Мама забралась вверх по дуплу. На миг в нашем мире стало темно-темно. И вдруг в окошко опять хлынул свет. Но мамы уже не было с нами.
И вдруг откуда-то издалека-издалека донёсся до нас её хриплый голос: «Р-ребя!.. Ребятки!»
Тут мы все запищали и бросились карабкаться на стенки, цеплялись за них коготками и упирались своими крошечными жёсткими хвостиками. Первым, конечно, взобрался на окошко я.
Ух! что я из него увидал!
Зелень, зелень, зелень! Кругом зелень и стволы деревьев среди неё. Я даже зажмурился: так ярко блестели листья на солнце! Но сейчас же раскрыл глаза и глянул вниз. Там, далеко-далеко внизу, стояла наша мама-уточка и звала:
— Сюда! Сюда!
Но у нас не было ещё крыльев — только крошечные культяпоч-ки! Мы же разобьёмся!
Но на окошко уже забрались ещё два моих братишки, — и не успел я опомниться, как они толк меня вниз..
Я пискнул от ужаса и кувырком-кувырком полетел в пропасть со страшной высоты!..
Глава II
Братишки столкнули меня со страшной высоты. Я стремглав полетел в пропасть, но — представьте себе — нисколько не разбился! Ударился о землю, подскочил как мячик, перевернулся через голову — и стал на ножки. Оказывается, у нас, утят, такой густой пух и такие мы лёгкие, что можем падать с любой высоты, как мячики.
За мной благополучно попадали все мои братишки и сестрёнки.
— Ну, вот и молодцы! — сказала мама-утка. — Теперь за мной!..
— Это и есть тот мир, в котором мы будем жить? — спросил я.
— Глупенький! Это не мир, а только ещё перемирие. Самое опасное место между гнездом и прекрасным утиным миром.
— Плохое место! — пискнул я. — Жёсткое! Мне лапам больно. .
— Плохой мир лучше доброй ссоры, — наставительно сказала мама.
Я давно уже заметил, что она любит употреблять человеческие поговорки и часто совсем некстати.
— Ни с кем не ссорьтесь, ведите себя хорошо, — продолжала мама и зашагала вперёд, переваливаясь с боку на бок. Мы все потянулись гуськом за ней. Я, конечно, первый.
Под ногами у нас были корни, мы путались лапами то во мху, то в высокой траве, наши нежные перепонки между пальцами больно кололи хвоины и острые сучочки. Мама шла не шибко, но мы еле поспевали за ней, спотыкались, падали, вскакивали, опять спешили догонять её.
Вдруг мама остановилась и шёпотом зашипела:
— Прячьтесь! И — ни звука!. — Сама тоже спряталась в кусте. Мы затаились в траве. Послышались грубые голоса и стук железа о железо.
По лесу, разговаривая, шли два человека. Они несли страшные большие железные когти.
— Наверняка в дупле чьё-нибудь гнездо, — говорил один. — Если с яйцами — яичницу себе сделаем. С птенцами — так жарево.
И оба быстрыми шагами прошли за кусты в ту сторону, откуда мы только что пришли.
— Ищите! Ищите! — прошипела мама, вскакивая на ноги.
Мы опять побежали за ней — и скоро вышли на залитую солнцем поляну с камнем посередине. На камне грелся зелёный зверёк, длинный и узкий. Он взглянул на нас, засеменил короткими, кривыми лапками и шмыгнул под камень, вильнув длинным хвостом. Я хотел перепугаться, но мама сказала:
— Это ящерица грелась на солнышке. Она испугалась нас. Безногих гадов — змей — надо остерегаться: среди них есть ядовитые. А эти — на ножках — ничего.
Потом вдруг выскочил из-под кустика серый зверь. Большой — куда больше мамы, — страшный, с растопыренными ушами. Мы все сразу остановились и прямо не знали, куда от него деться. А он встал во весь рост, болтает тонкими передними ножками и косится на нас одним глазом.
— Поспать не дадут! — оглядев нас, сердито пискнул зверь детским голоском и опять улёгся под свой кустик.
Мы пошли дальше, и мама сказала:
— Это просто заяц. Он утят не ест.
— Заячий детёныш? — спросил я. — На нём ни перышка, один пух.