171 
Так вот, как только послышался лай собаки, каждая из гагар посадила по гагарёнку себе на спину — и нырнула с ним под воду. Наши утки-мамы так не умеют, и мы никогда не забираемся к ним на спину. А гагары погружаются со своими птенцами под воду и летят с ними под водой, куда им надо. Да, да, — летят, потому что они машут крыльями под водой так же свободно, как и в воздухе.
Гагары вынырнули со своими гагарятами чуть не на середине озера. Тут бы мне и сообразить, что умные птицы боятся оставаться у берега, а я не подумал об этом. Парни между тем — это были они, и с ними в этот раз была собака, — парни шли кругом озера. Дворняжка шлёпала по воде, заплывала в камыши, схватывала там шлёпунцов и приносила своим хозяевам. Когда она приблизилась к тому месту, где прятался я, у Гриши — это был опять он! — был уже за спиной полный мешок задавленных дворняжкой утят.
Что мне было делать? Когда собака подбежала, я прибег к испытанному средству спасения: нырнул. Но страшная дворняга что-то причуяла в камышах и начала плавать кругами, кругами. Прошло пять минут, десять минут, а она всё не покидала этого места. Подошёл Гриша с товарищем и начал подбадривать её криком. Не меньше получаса крутилась она на этом месте и, наконец, вынесла хозяину несчастного птенца болотной курочки: он прятался здесь, совсем близко от меня, на островке ила.
«Не меньше получаса? — спросите вы, дорогие ребята. — Э-э! Да ты, брат гоглёнок, говоришь неправду! Никакая утка не может пробыть под водой так долго. А стоило бы тебе вынырнуть, чтобы набрать воздуха, как дворняга сейчас же схватила бы тебя».
Ваша правда: никакие нырки не могут продержаться под водой больше одной-двух минут. Но не зря же охотники говорят: «В беде утка воровата!» Она сама себя ворует с глаз врага. Этой хитрости научила меня мама. Знаете, что я сделал? Я держал своё тело под водой, а носом ухватился за камышину, выставил свой нос из воды — и преспокойно дышал через него. Вот что значит хорошо уметь дышать через нос! Самая чутьистая собака не может учуять один утиный носик над водой.
Я-то спасся, а когда парни ушли, прилетела мама и собрала всех нас вместе, — мы не досчитались семерых наших братишек и сестрёнок: больше половины выводка. Сами понимаете, как нам было горько.
Прошло ещё несколько дней, и нас — утят — постигло ещё одно огорченье. Нас покинула мама-утка. Просто улетела однажды от нас и больше не вернулась. Мы думали уже, что она погибла, но другие утята успокоили нас. Оказывается, всем уткам-мамам настала пора линять — сменять перо, — и они попрятались в озёрные крепи, где заросли всего гуще, на то время, пока, теряя перья из крыльев, им трудно будет летать.
Да надо сказать, что мы — утята — не очень-то уж и нуждались в своих мамах. Они научили нас всему, чему могли. Мы разбрелись по озеру и начали самостоятельную жизнь. Мы стали уже большими и скоро, как говорится, поднялись на крыло, то есть научились летать.
К этому времени произошло ещё одно замечательное событие в нашей жизни: вернулись селезни — наши отцы. В начале лета, когда уточки сели высиживать нас, селезни собрались в стаи: гоголя с гоголями, чирята с чирятами — по породам, — и улетели линять на дальние моря. Перелиняв там, они вернулись к нам, чтобы руководить нами — утиной молодёжью — в первых наших полётах по озёрам.
И вот тут я узнал, что три мира, в которых мы родились и выросли, были совсем маленькие, детские миры: яйцо, потом гнездо, потом лесное озеро, где нас учила мама уму-разуму.
Теперь, когда у нас отросли сильные, крепкие крылья, нам открылся настоящий мир — огромный, неведомый. Для нас — уток — он гораздо больше, чем, например, для лесных кур, живущих круглый год на одном месте, — как, скажем, тетерева. Мы — перелётные птицы. И как только вода в реках и озёрах начнёт замерзать, — мы соберёмся в большие стаи и отправимся в далёкое воздушное путешествие. Увидим много разных стран, побываем в тех далёких краях, где даже и зимой жарко греет солнце и никогда не леденеет вода.
Какое счастье жить и летать в этом огромном мире!
КОММЕНТАРИИ
Основные принципы творчества В. Бианки, которым он следовал сам и которые настоятельно рекомендовал другим — писать для детей о природе совершенно точно и правдиво, но в художественной форме и занимательно, — выдержаны уже в самых ранних его произведениях.
В. Бианки было свойственно, как он сам писал, «сказочное (поэтическое) мироощущение, оно влечёт за собой миросозерцание, миросозерцание непременно приводит к желанию постигнуть мир — к миропониманию». «Сказка, — продолжает писатель, — по-моему, самый глубинный вид литературы. И неисчерпаемый. Сказка для меня — лучший способ постижения жизненной правды».
171 
