22

Жизнь становилась невыносимо долгой. Теперь, когда бороться стало не за что, дни казались ей нескончаемыми, а ночи – вечными. Решение Люксембургского верховного суда лишило ее всяких надежд. Теперь она могла бы умереть, упасть, сраженная молнией, на пол, покрытый старинной и натертой до блеска плиткой, и ничего бы в мире не изменилось. Лишь Октавио тосковал бы по ней, какое-то время чувствовал боль и, возможно, беспомощность. Хотя ее смерть освободила бы его от многочисленных обязанностей. Сидя перед туалетным столиком в своей комнате, донья Виктория смотрелась в овальное зеркало. Она стала резко стареть, это началось три недели назад, в тот день, когда пришло известие о смерти Глории. Зеркало не желало льстить: кожа побледнела, и на ней проступили темные пятна. Любопытно, подумала она, те же самые веснушки, в детстве являющиеся признаком здоровья и энергии, в старости превращаются в предвестников рака и некроза тканей. Кроме того, ее веки сделались совсем тяжелыми, а губы дрожали, как у старого пса. И куда только подевалась та женщина, какой она была сорок лет назад, сильная и боевая, готовая опровергнуть смехотворное утверждение, будто единственная сфера общественной жизни, где может проявить себя женщина, – это церковь?! Она взяла на палец каплю французских духов, которыми пользовалась с пятнадцати лет, и прикоснулась к мочкам ушей, впервые задумавшись, зачем напрасно, непонятно для кого молодиться? «Нет, пока нет. Еще есть Октавио», – тихо пробормотала донья Виктория. Ради него она обязана держаться весь отпущенный ей срок. Все эти годы он был столького лишен из-за нее... Она сподвигла его на тягостный переход через пустыню, обещала далекую Обетованную землю, добравшись до которой, они увидели, что гранаты и грозди винограда – всего лишь мираж, а ядовитые осы заполнили ульи. Она заставила его идти босиком по песку и не давала останавливаться, чтобы напиться воды, которая так необходима в детском возрасте. Теперь он вырос, и она была единственной виновницей его жажды. Она позвонила в серебряный колокольчик и подождала, пока служанка поможет ей спуститься в гостиную. Спускаясь по лестнице, старуха не была уверена в крепости коленей и распухших лодыжек в узких туфлях на тонком каблуке – донья Виктория никогда не позволяла себе дома ни носить мягкие тапочки, ни покрывать плечи ужасной старинной шалью, черной, серой или коричневой, что лишь собирает пыль и перхоть. Она взяла девушку под руку и почувствовала силу ее молодых мышц. В то же время от колышущейся при каждом шаге груди служанки исходила такая эротическая теплота и нежность, которые нельзя было не заметить. Девушке исполнилось двадцать два года, природа наградила ее красивым лицом, карими глазами, черными волосами и весьма соблазнительными формами. В этом доме ни одна служанка не задерживалась больше двух лет – принимая на работу, им ставили условие, что пробудут они здесь именно столько. Донья Виктория была уверена, что о втором условии служанки сами интуитивно догадывались, поэтому говорить о нем не приходилось. Впрочем, они получали отличное жалованье, да и работать приходилось немного: следить за порядком в доме, пока хозяева в Мадриде, делать уборку, строго соблюдать вышедший из моды этикет и по выходным двадцать четыре часа в сутки быть наготове, чтобы исполнить любое поручение, – таких дней за год набегало не больше ста. Срок подходил к концу, и девушка стала проявлять некоторые признаки нетерпения: она уже не задерживалась перед Октавио, подавая аперитив, и начала лениться. В один из последних выходных донья Виктория уехала в Мадрид и оставила под кроватью монету. Вернувшись в следующую пятницу, она нашла ее на том же самом месте, хотя строго наказала служанке как следует прибрать спальню. Она представляла, как в ее отсутствие девушка – одна в огромном доме – бродит по комнатам, валяется, а может, даже спит на ее кровати, примеряет ее драгоценности и душится ее духами, роется в ящиках и осматривает все вокруг в поисках чего-нибудь, что подтвердило бы слухи, ходившие по Бреде, будто половина вещей в этом доме присвоены незаконно. Кроме того, она начала слишком открыто улыбаться гостям, особенно высокому детективу, а донья Виктория давно усвоила: чем больше служанки кокетничают с гостями, тем менее ценят хозяев. Скоро надо будет искать замену.

  93