52 
Вполне вероятно, Джилл Ирвинг тоже знала правду, но не потому, что Кармен ввела ее в игру, — любовь подсказала ей это. Наверное, Джилл что-то предчувствовала, а может, Кармен все-таки ей позвонила… Какая разница?
Однако будем объективны: если бы дело касалось художника или музыканта, я бы ни за что его не раскрыла, но писатель оставляет столько следов! Как Гензель и Гретель— хлебные крошки. Другое дело— Джим Томпсон, он ведь был коммерсант.
Итак, история ее жизни закончилась, пусть и без фатального посредничества смерти.
Оахака. Голубая. Трепетная. Непостижимая.
Такой выбор сразу показался мне неслучайным, и интуиция заставила меня последовать за Сантьяго Бланко. Потом я тщательно все проанализировала. Вы спросите, почему Оахака, а не Сикким или какое-нибудь другое место в Индии? Чтение «Отблесков Индии» Октавио Паса кое-что для меня прояснило. Людей склада К.Л.Авилы обычно привлекают общества, где прошлое и настоящее гармонично сосуществуют. Мексиканское общество по сравнению с индийским имеет то преимущество, что готово принять женщину со слабыми и несомненно западными корнями, соединяющую в себе две крови, две родословные, две культуры — чилийскую и американскую. Символичная и обнадеживающая деталь: именно Мексика воплощает в себе жизнеспособность и будущее латиноамериканского мира, поскольку ее заветные места вроде Оахаки словно созданы для тех, кто хочет прикоснуться к сердцу нашей истории, обрести внутренний мир и покой, недостижимые в прозападных глобализованных обществах. Именно Мексика, а не Индия могла приютить ее и помочь перейти пропасть между крахом и спасением.
Оахака окружена горами и еще раз горами. Если Мехико некогда славился самым прозрачным воздухом, то Оахака была и остается горным краем, где обрывистые склоны перемежаются долинами. Здесь сходятся Сьерра-Мадре-Орьенталь и Сьерра-Мадре-дель-Сур, обнимая собой все живое, как Анды обнимают всех нас, живущих в Чили. Зеленый нефрит и кофе — цвета ее земли; как ночь черны ее вулканические скалы. Хотя храмы, святилища и жилища Оахаки насчитывают три тысячи лет, хотя древние индейские корни вызвали у писательницы желание прикоснуться к миштекской и сапотекской мудрости, хотя традиции свидетельствуют об удивительном этническом разнообразии, а само это место обладает таким магическим воздействием, какое редко где встретишь, я думаю, больше всего ее привлекла природа, развившая особое космовидение у здешних народов. Пейзаж детства —это форма самоощущения, то, к чему хочет вернуться любой странник.
В свое время оахакские народы должны были преодолеть естественные границы, воздвигнутые суровой природой, чтобы не остаться в изоляции, а сегодня кое-кто возвращается сюда, чтобы вкусить полное одиночество. Неподкупная и чистая душа, она выбрала эти долины для своего возрождения.
Все связанное с КЛ-Авилой ассоциируется с движением, и танец— самая удачная метафора. Итак… при слабом свете уходящего дня, просачивающемся через иллюминатор в салон самолета авиакомпании «Лан Чили», несущего меня домой, я просматриваю блокнот и думаю, что не так-то просто мне будет от нее отделаться. Совершив все это и наплевав на славу, она станцевала свой последний танец, и движения ее были направлены к одной цели— она искала дорогу к дому. Кто же я такая, чтобы прервать это движение? Разве это справедливо, если дети снова поймают мяч, а девочка будет только смотреть?
Я понимаю, что должна отчитаться, что мой авторитет после такого расследования, несомненно, возрастет, что в моей профессии истина — высшая ценность. Но я бы не хотела, чтобы однажды, когда на карту будет поставлена надежда, какая-нибудь женщина меня выдала.
Я смотрю в иллюминатор. По небу разлилась кровь, красная, темная и тягучая; в другой момент я бы просто отвела взгляд, но не сейчас, не в моем теперешнем состоянии, когда я уверилась в себе, покончив наконец с колебаниями и бесплодными мыслями. Свет мне уже не мешает.
Я поднимаюсь с кресла с блокнотом в руках, иду в туалет, вырываю странички, касающиеся пребывания в Оахаке, рву их на мелкие кусочки, бросаю в урну и нажимаю педаль: пусть злой сумасшедший ветер развеет их. Впереди еще семь часов — хватит и на то, чтобы записать наконец интервью с Сантьяго Бланко, и на то, чтобы обдумать «черный роман», теперь уже свой.
А потом — потом будь что будет.
52 
