2 
Мне было двенадцать, у меня были черные волосы и черные глаза, и хотя я была очень худенькой, во мне уже появилось нечто заставлявшее оборачиваться мужчин. Тогда я плохо понимала себя, не занималась самоанализом, но одно знала точно: у меня была гордость, та самая гордость — гордыня, — что является смертным грехом. Я держалась дерзко и надменно, словно не жила в жалкой хижине, а принадлежала к семейству вроде Сент-Ларнстонов.
Наш домик стоял на отшибе, в маленькой рощице, и мне казалось, что и мы тоже особенные, хотя он был точь-в-точь таким, как у других — коробка со стенами из побеленной глины и соломенной крышей — самое что ни на есть примитивное жилище. И все же я постоянно твердила себе, что наш домик отличается от всех прочих, так же как отличаемся от всех остальных мы. Любой согласится, что бабушка Би — особенная, так же как и я со своей гордостью. А что касается Джо, то, хочет он того или нет, он тоже будет особенным. Я твердо намеревалась этого добиться.
Выйдя из домика, я пробежала мимо церкви и дома доктора сквозь узенькую калитку прямо через поле к дороге, ведущей в аббатство. Там, где дорога длиною в три четверти мили подходила к дому, были ворота со сторожкой. Но если идти так, как шла я, и пробраться сквозь изгородь, то на дорогу попадаешь почти в том месте, где она выходит на газоны, раскинувшиеся перед домом.
Я помедлила, озираясь, прислушиваясь к шуршанию насекомых в высокой траве луга. Чуть поодаль виднелась крыша Дауэр Хауз, где жил Дик Кимбер, и на какой-то миг я с завистью подумала, в каком прекрасном доме он живет, Я почувствовала, как у меня сильнее забилось сердце, потому что я вот-вот окажусь на чужой земле — стану нарушителем границ чужих владений, а сэр Джастин суров с нарушителями, особенно в своих лесах. Но мне всего двенадцать, говорила я себе Они не могут жестоко поступить с ребенком!
Не могут? Джек Томс попался с фазаном за пазухой, и его отправили на каторгу. Семь долгих лет в Ботани Бэй, и он все еще отбывает их. Ему было одиннадцать, когда он попался.
Но меня не интересовали фазаны. Я не делала ничего дурного, и потом говорили, что к девочкам сэр Джастин более снисходителен, чем к мальчикам.
Теперь сквозь деревья мне был виден дом, и я замерла от внезапно нахлынувшего чувства. Какой величественный вид! Норманнские башни и узкие окна, а резьба на камне, казалось, впечатляла еще сильней от того, что изображения грифонов и драконов потеряли за долгие столетия четкость очертаний.
Газон полога спускался к гравийной дорожке, идущей вокруг дома. Отсюда открывался удивительный вид: тот луг, где стояли Шесть Девственниц, отделяла от газона лишь самшитовая изгородь. Издали они и впрямь походили на молодых женщин. Я представила себе, как бы они выглядели ночью — при свете звезд или восходящей луны, и решила как-нибудь прийти посмотреть на них ночью. Неподалеку от Девственниц была старая шахта, где раньше добывали олово. Может, это из-за шахты все так волнующе выглядело — ведь клеть и барабан, на который наматывали трос, все еще оставались на месте, и можно было подойти к самому стволу и заглянуть в глубокую тьму.
Почему, спрашивается, Сент-Ларнстоны не убрали все остатки старой шахты? Она портила вид и казалась кощунством рядом с легендарными камнями. Но причина этому была. Один из Сент-Ларнстонов так проигрался в карты, что почти разорился, и пришлось бы ему продать аббатство, не обнаружь он олово в своих владениях. Шахта начала работать, хотя Сент-Ларнстонам жутко не нравилось, что она так близко от их дома. Добытчики олова вгрызались в землю своими крючками и кайлами, извлекая олово, которое должно было сохранить Сент-Ларнстонам аббатство.
Но когда угроза продажи дома миновала, Сент-Ларнстоны, которым также не нравилась шахта, остановили работы. Бабушка рассказывала мне, что в округе наступили тяжелые дни, когда закрывалась шахта, но сэру Джастину Сент-Ларнстону было на это наплевать. Судьба других людей его не волновала, он всегда заботился только о себе. Бабушка Би говорила, что Сент-Ларнстоны оставили шахту так как есть, чтобы помнить, что у семьи есть в земле богатство, которое можно будет использовать в случае нужды.
Корнуэльцы суеверны — причем богатые ничуть не меньше, чем бедняки, и, по-моему, Сент-Ларнстоны относились к шахте как к символу своего процветания: пока в их землях есть олово, им не грозит финансовый крах. Ходили слухи, что шахта была просто выработана, и кое-кто из стариков поговаривал, что помнит, как его отец толковал о том, что жила истощилась к тому времени, как шахту закрыли. Если верить слухам, Сент-Ларнстоны это знали и закрыли шахту потому, что она больше ничего не могла дать, но им хотелось, чтобы все думали, будто они богаче, чем на самом деле, — ведь в Корнуолле иметь олово значит иметь деньги.
2 
