109 
Я очень следила за своей внешностью, решив сохраниться молодой как можно дольше. У меня было время, чтобы экспериментировать с травами и лосьонами для ухода за кожей. Я купалась в молоке, я составляла специальные растворы для волос, чтобы сохранить их блеск. Я искусно пользовалась пудрой и красками, поэтому я сохранила неплохой вид и юный блеск глаз. Я думала о том, как выглядит Елизавета, и находила особое удовлетворение в том, чтобы рассматривать в зеркало свою кожу, которая, я могла с полным правом признать это, была как у девушки.
Роберт замечал это и всегда, приезжая после долгого отсутствия, говорил, что поражен:
– Ты совсем не изменилась с того дня, когда я впервые увидел тебя, – говорил он.
Может быть, это было и преувеличением, но приятным. Я знала, что между моей цветущей и невинной внешностью и моей безнравственной натурой существовало противоречие, которое, возможно, и привлекало мужчин. Роберт всегда докладывал мне о моих косвенных победах над мужчинами. Он сравнивал свою Мегеру и своего Ягненка не в пользу первой, чтобы этим восстановить во мне хорошее настроение.
Он отчаянно надеялся, что у нас будет еще ребенок, однако я не желала этого. Я так и не смогла оправиться после смерти моего маленького Роберта, что, может быть, звучит фальшиво из уст такой женщины, как я, но это – правда. Да, я была корыстной, чувственной, ищущей поклонения, удовольствий… Я знала это. Но, несмотря на все это, я была хорошей матерью. И я горжусь этим. И мои дети любили меня. Для Пенелопы и Дороти я была как сестра, и они всегда делились со мной своими секретами в замужней жизни.
Дороти была счастлива в своем самостоятельно избранном браке. Но этого нельзя было сказать про Пенелопу. Она в деталях рассказывала мне о садистских привычках лорда Рича, которого она никогда не желала в мужья, о его ревности из-за стихов Филипа Сидни к ней, о жуткой супружеской жизни. Она была натурой моего склада, и даже такая жизнь не сломила ее. Жизнь для нее продолжала быть восхитительной: то борьба с собственным мужем, то утонченная преданность Филипа Сидни (я часто удивлялась тому, как к этому относится жена Филипа, Фрэнсис) и постоянное ожидание чуда от жизни.
Что касается мальчиков, я время от времени виделась со своим любимцем, Робертом, графом Эссексом. Я настаивала на его визитах, не в силах долго выдерживать разлуки. Он жил в своем доме в далеком Ллэнфиде в графстве Пемброк, и я протестовала против этого удаления. Он стал очень красивым молодым человеком, но характер его был мне непонятен. В нем проявлялись надменность, капризность и холодность, но материнские чувства во мне протестовали против этих качеств как основных, и я уговаривала себя, что были в нем и внутренняя изысканность, и изящество манер.
Я обожала его. Я уговаривала его присоединиться к семье, но он только качал в ответ головой и в его глазах появлялось упрямое выражение.
– Нет, дорогая моя мать, – говорил он, – я не создан быть придворным.
– Но ты совершенно подходишь для этого по манерам, – отвечала я.
– Внешность часто обманывает. Ваш муж, я полагаю, желает видеть меня при дворе, но я совершенно счастлив в провинции. Вам нужно бы приехать ко мне, мама. Нам двоим не нужно разлучаться. Ваш муж, я слышал, близок к королеве, я думаю, он не будет скучать без вас.
Я видела презрительную складку его губ. Он не привык скрывать свои чувства. Ему не нравился мой брак, и иногда я думала, что он не любит Лейстера из-за того, что знает, насколько была велика моя любовь к нему. Он желал, чтобы вся моя любовь принадлежала ему, моему сыну. И, уж конечно, слухи о том, что Лейстер почти не видит меня из-за королевы, злили его. Я знала своего сына.
Юный Уолтер идеализировал своего старшего брата и старался как можно более бывать в его обществе. Уолтер был милым мальчиком – слабой тенью старшего, Роберта, всегда думалось мне. Я любила его, но несравнимо с Робертом, графом Эссексом.
То были счастливые дни, когда вокруг меня собиралась вся семья и мы сидели у камина и разговаривали. Они компенсировали мне потерю славы, отсутствие придворной жизни и мужа, который так редко бывал со мной.
Будучи полностью довольной своими детьми, я не желала иметь их более, я считала себя уже старой для этого. В смысле детей я вполне была счастлива в жизни.
Я вспоминала, как сильно я желала иметь ребенка от Роберта. Судьба подарила нам нашего маленького ангела, но вместе с ним – и большую печаль. Я никогда не забывала часов, проведенных у его кроватки после приступов, и его смерти. Он ушел от нас, но пока он жил, я была в большой тревоге, поэтому теперь мне доставляло странное облегчение сознание того, что его страдания прекратились. Иногда я спрашивала себя, не наказанием ли за мои грехи была его смерть? Не знаю, чувствовал ли Лейстер подобное.
109 
