— Не знаю. Все происходит очень быстро.
— У-у. А он… ты понимаешь, о чем я говорю… Типа того, что хотела знать Пам.
— Да.
— Господи. Не удивительно, что ты не хочешь с ним расставаться. — Она глубже зарылась в одеяло и протянула руки к воображаемому любовнику. — Приди, возьми меня, мой милый, — произнесла она. — Я жду тебя, я вся твоя! — Она перекатилась на бок. — А ты предохраняешься?
— Вообще-то нет.
У нее округлились глаза.
— Мэгги! Не может быть! Это необходимо. А он? Он надевает резинку?
Мэгги не поняла. Резинку? Что это такое?…
— Вообще-то нет. Как это?… То есть, может, у него осталась после школы в кармане.
Джози сдержала смех, чтобы не обидеть подругу
— Не такую резинку. Неужели ты не знаешь, что это такое?
Мэгги неловко заерзала:
— Я знаю. Конечно… Да. Знаю.
— Ладно. Слушай, это такая резиновая пленка, которую он надевает на свою штуку. Прежде чем войдет в тебя. Чтобы ты не забеременела. Он пользуется ею?
— А-а. — Мэгги покрутила свой локон. — Это. Нет. Я не хочу, чтобы он ею пользовался.
— Не хочешь… Ты спятила? Он должен пользоваться.
— Зачем?
— Иначе у тебя будет ребенок.
— Но ведь ты сама говорила, что женщина должна получать…
— Забудь о том, что я говорила. Бывают исключения. Вот я тут, да? Я дочь мистера Рэгга, да? Мама стонала и пыхтела с тем Пэдди Льюисом, а я появилась, когда она была холодна как лед. Так что удовлетворение тут ни при чем.
Мэгги обдумала новую информацию, водя пальцем по верхней пуговице куртки.
— Тогда ладно, — сказала она.
— Что — ладно? Мэгги? Святые мученики на алтаре! Ты не должна…
— Я хочу ребенка, — заявила она. — Хочу ребенка от Ника. Если он попробует пользоваться резинкой, я не подпущу его к себе.
Джози опять вытаращила глаза:
— Тебе ведь еще нет и четырнадцати.
— Ну и что?
— Ты не можешь стать матерью, пока не окончила школу.
— Почему?
— Что ты будешь делать с ребенком? Куда пойдешь?
— Мы с Ником поженимся. Родится ребенок. У нас будет семья.
— Ты не можешь так поступить. Мэгги блаженно улыбнулась:
— Еще как могу!
Глава 10
Линли пробормотал «Боже милостивый» при внезапном понижении температуры, когда вошел в дверь, разделяющую паб и столовую в Крофтерс-Инн. В пабе большой камин ухитрялся посылать достаточно жара, чтобы даже в дальних уголках помещения создавались островки умеренного тепла. Зато в столовой слабенькое центральное отопление лишь обещало, что сторона тела, обращенная к настенной батарее, не онемеет от холода. Он направился к Деборе и Сент-Джеймсу, сидевшим за угловым столиком, пригибаясь всякий раз, как проходил под низкими дубовыми балками. Возле столика хозяева предусмотрительно поставили электрический камин. Волны его тепла струились на лодыжки и поднимались к коленям.
Несколько столов были покрыты белыми скатертями, на них стояли столовые приборы и недорогой хрусталь. Здесь разместилось бы человек тридцать. Но судя по всему, кроме них троих, некому будет обедать и любоваться неожиданной экспозицией произведений искусства. Она состояла из серии эстампов в позолоченных рамках, изображавших наиболее известные эпизоды из истории Ланкашира: толпу, собравшуюся в Страстную пятницу возле башни Малкин-Тауэр, и обвинения в колдовстве, предшествовавшие этому. Художник изобразил старейшин в поразительно субъективной манере. Судья Роджер Ноуэлл выглядел, соответственно своему положению, мрачно и солидно (его фигура напоминала бочонок), черты его лица запечатлели праведный гнев и мощь христианского правосудия. Чэттокс, соответственно, выглядела дряхлой: иссохшей, согбенной, одетой в лохмотья. Элизабет Дэвис, с ее вращающимися глазами, из-за ослабления мышц глазного яблока, казалась достаточно деформированной, чтобы сойти за творение дьявола. Остальные составляли группу приспешников ада, за исключением Элис Наттер; она стояла отдельно, опустив глаза, по-видимому храня молчание, которое унесла с собой в могилу, — единственная закоренелая ведьма среди них, принадлежавшая к высшему сословию.
— А-а, — произнес при виде гравюры Линли, встряхивая свою салфетку. — Ланкаширские знаменитости. Обед и перспектива диспута. Делали они или не делали? Были или не были?
— Более вероятна потеря аппетита, — заметил Сент-Джеймс. Он налил своему другу бокал «фюме блан».