103 
Самые известные люди Парижа собрались в доме графини. Здесь были нынешние правительственные чиновники, а в недавнем прошлом выдающиеся военачальники, самому старшему из которых было тридцать пять: Мюрат, Мармон, Жюно, Дюрок, Ланн, Монсей, Даву, снискавшие славу тогда, когда другие только начинают командовать. Здесь были поэты: Лемерсье, преисполненный гордости от недавнего успеха «Агамемнона»; Габриель Легуве, только что поставивший «Этеокла» и опубликовавший «Достоинство женщин»; Шенье, который после «Тимолсона» оставил театр и ударился в политику; Шатобриан, недавно нашедший Господа в водопадах Ниагары и девственных лесах Америки. Здесь толпились самые модные танцовщики, без которых не обходится ни один большой бал: Тренисы, Лафиты, Дюпати, Тара, Вестрисы, и яркие звезды, чей восход озарил начало века: г-жа Рекамье, г-жа Мешен, г-жа де Контад, г-жа Рено де Сен-Жан-д'Анжели. И здесь собралась вся золотая молодежь того времени: Коленкуры, Нарбоны, Лоншаны, Матье де Монморанси, Эжен де Богарне, Филипп де Сегюр и прочие, и прочие.
Само собой разумеется, как только по городу разнеслась весть о том, что первый консул с супругой не просто посетят торжество, а подпишут брачный договор, каждый захотел попасть в число приглашенных. Огромный особняк г-жи де Сурди, распахнувший все двери первого и второго этажа, с трудом вмещал гостей, и они то и дело выходили из переполненных и душных гостиных на террасу, чтобы глотнуть свежего воздуха.
Без четверти одиннадцать из ворот Тюильри показалась карета консула в сопровождении конного эскорта. Каждый всадник держал в руке пылающий факел. Бешеным вихрем, в огне и грохоте, экипаж пронесся по мосту и въехал во двор особняка.
И в тот же миг эта плотная толпа, в которой, казалось, яблоку негде упасть, расступилась и освободила проход в гостиную, в центре которой г-жа де Сурди и Клер с поклоном встретили первого консула и его жену. Гектор де Сент-Эрмин стоял за спиной невесты. Увидев Бонапарта, он заметно побледнел, но не двинулся с места. Г-жа Бонапарт поцеловала м-ль де Сурди и вручила ей жемчужное колье стоимостью в пятьдесят тысяч франков. Бонапарт поклонился дамам и, не мешкая, направился к Гектору, который, уверенный, что первый консул хочет говорить именно с ним, сделал шаг в сторону, словно пытаясь избежать разговора. Но Бонапарт остановил его.
— Сударь, — мягко промолвил он, — если бы я не боялся отказа, я бы тоже принес вам подарок — патент консульской гвардии, но я понимаю, что некоторым ранам нужно время, чтобы затянуться.
— С вашей легкой руки, генерал, раны залечиваются быстро… И все же… — Гектор вздохнул, поднес к глазам платок и после небольшой паузы добавил: — Простите меня, генерал, мне хотелось бы быть достойным вашей доброты, но…
— Вот что значит слишком большое сердце, молодой человек, — прервал его Бонапарт. — Именно в сердце мы получаем самые жестокие раны.
Затем он обернулся к г-же де Сурди, сказал ей несколько слов и сделал комплимент Клер.
Тут он заметил Вестриса[71] и воскликнул:
— О, здесь и господин Вестрис-младший! Знаете, господа, какую любезность он оказал мне недавно, за что я ему бесконечно признателен. Господин Вестрис-младший первый раз после· болезни должен был выйти на сцену, но его выступление совпадало с большим приемом в Тюильри. И он нарушил свои планы, чтобы танцевать у меня. Господин Вестрис, просим вас, докажите нам еще раз вашу галантность и попросите кого-нибудь из дам станцевать нам гавот.
— Гражданин первый консул, — ответил сын Бога танцев с тем итальянским акцентом, от которого так и не смогли избавиться члены его семейства, — у нас как раз иметься гавот, я сочинять его для мадемуазель де Куаньи, но госпожа Рекамье и мадемуазель де Сурди танцуют его, как два ангела. Нам нужна только один арфа и один валторна, а мадемуазель де Сурди во время танца будет играть на бубен. Что до госпожи Рекамье, то всем знать, как она неподражаема в танце с шаль.
— Итак, сударыни, — произнес Бонапарт, — сделайте милость, не откажите господину Вестрису в его просьбе, за которую я всей душой.
М-ль де Сурди не были нужны восторженные аплодисменты, но она не могла отказать ни своему учителю, ни первому консулу, и к тому же не в ее правилах было упрямиться.
Ее наряд был как будто создан для этого танца. Белая ткань туники, расшитой осенними листьями, казалась белее от темных волос, увитых веткой винограда с двумя свисавшими на плечи гроздьями.
103 
