В кабинет Реаля доставили его белье и одежду, взятые в его спальне. Один из дежурных помог ему одеться. И когда Пишегрю вошел в двери Тампля, на нем был коричневый сюртук, черный шелковый галстук и сапоги с отворотами. Узкие панталоны топорщились на бинтах, которыми перевязали сабельные раны на его голенях и бедрах. Окровавленный белый платок стягивал кисть.
Закончив допрос, г-н Реаль поспешил в Тюильри. Бумаги Пишегрю были уже у Бонапарта, но в ту минуту, когда Реаль вошел в его кабинет, он читал предложения Пишегрю по очистке воды и воздуха во Французской Гвиане. Во время своего пребывания в Синнамари он делал заметки, а в Англии, как опытный специалист, составил подробный меморандум. В конце он писал, что, судя по всему, достаточно будет двенадцати-четырнадцати миллионов, чтобы добиться приемлемых результатов.
Этот меморандум потряс Бонапарта: он едва слышал рассказ Реаля об аресте и допросе Пишегрю. Когда советник закончил, первый консул протянул ему прочитанный документ.
— Прочтите это, — велел Бонапарт.
— Что это?
— Это работа невинного человека, который, как иногда случается, оказался втянут в преступление. Вдали от Франции, вместо того чтобы думать о мести, он мечтал о славе и процветании своей отчизны.
— А, — промолвил Реаль, бросив взгляд на бумаги, — это какой-то доклад о Гвиане и способах оздоровления наших земель.
— Вы знаете, кто его автор?
— Нет, он здесь не указан.
— Так вот, это Пишегрю. Будьте с ним вежливы, говорите с ним, как подобает говорить с человеком его положения, постарайтесь завоевать его доверие, заведите речь о Гвиане и Синнамари. Я близок к тому, чтобы отправить его туда губернатором и дать ему кредит на десять-двенадцать миллионов, чтобы он реализовал свои замыслы.
И Бонапарт оставил Реаля, совершенно ошарашенного решением первого консула относительно человека, заслужившего смертный приговор.
Пишегрю из двух противников был более опасным, но он утратил уже часть своей популярности. Вот почему Бонапарт относился к нему с меньшим недоверием, чем к Моро, пользовавшемуся огромным влиянием. Желая завоевать общественное мнение, Бонапарт решил быть великодушным с обоими: помиловать Моро и наградить Пишегрю. А потом он мог бы расправиться с остальными врагами, уже не придавая значения никаким шептунам.
XXXVI
ЖОРЖ
На свободе остался только Кадудаль.
Приберегали ли его напоследок, чтобы прочие успели себя скомпрометировать, или же он просто был изворотливее и хитрее других? Или же он был лучше осведомлен? Или располагал большими деньгами и какими-то другими, особыми средствами?
В любом случае после ареста Моро и Пишегрю не было никакого смысла и дальше играть с ним в кошки-мышки. Поэтому Фуше бросил все свои силы, чтобы схватить Жоржа. Но тот, как одаренный зодчий, заготовил в дюжине домов тайники, которые без подробных указаний невозможно было обнаружить. Много раз Фуше казалось, что он напал на его след, но, несмотря ни на что, Жорж ускользал из его сетей. Всегда вооруженный до зубов, с карманами, полными золота, он ложился спать, не раздеваясь, и, ворвавшись в первую же дверь первого попавшегося дома, с помощью уговоров, денег или угроз находил себе убежище. Два или три таких случая вошли в легенду.
Однажды в конце февраля целая свора полицейских, выследивших его, заставила Жоржа срочно оставить дом, в котором он скрывался. Как олень, преследуемый лаем собак, мчится к озеру, так Жорж бросился к бульвару в предместье Сен-Дени. Увидев на освещенной вывеске надпись: «Гильбар, дантист-хирург», он позвонил, вошел в открывшуюся дверь и тут же закрыл ее за собой. Затем он устремился вверх по лестнице, сказав консьержу, что идет к г-ну Гильбару, но на полпути столкнулся со спускавшейся вниз служанкой. Та, увидев человека, закутанного в шинель и рвущегося наверх, приняла его за вора и от страха чуть не закричала.
Жорж быстро достал из кармана платок и прижал его к щеке.
— Доктор принимает, сударыня? — со стоном спросил Жорж.
— Нет, сударь! — ответила горничная.
— Где же он?
— Спит. Черт возьми, уже полночь, давно пора спать.
— Он поднимется из сострадания к человеку.
— Даже сострадательные люди спят, как все остальные.
— Да, но они встают, когда взывают к их сердцу.
— У вас болят зубы?
— Скажите ему, что я умираю.