XIV

ЛЕОН ДЕ СЕНТ-ЭРМИН

Узнав о казни моего отца, заболела и вскоре умерла моя мать. Я не смог сообщить брату Леону о новом постигшем нас несчастье. После боя при Берхеме мы не получали от него известий. Но я написал брату Шарлю, который был в то время в Авиньоне, и он немедленно приехал в Безансон.

Все, что нам известно о Берхемской битве и о судьбе нашего брата, мы узнали от самого принца Конде, которому наша мать, вне себя от беспокойства, написала, будучи уже при смерти. Ответ пришел уже после ее смерти, в тот самый день, когда приехал Шарль.

4 декабря 1793 года генеральный штаб принца Конде находился в Берхеме. Пишегрю дважды атаковал его, но не смог выбить из города, вернее, не смог закрепиться в нем после того, как выбил.

Когда город вновь перешел в руки эмигрантов, Леон проявил чудеса храбрости, первым ворвался в город и с тех пор пропал. Его искали среди мертвых, но не нашли. Решили, что он увлекся, преследуя республиканцев, и попал в плен. Это было все равно что умереть, потому что любого, кого взяли в плен с оружием в руках, судил трибунал и расстреливали.

Отсутствие других новостей вынудило нас смириться с печальной мыслью, когда нам сообщили о прибытии в Безансон молодого человека из Рейнской армии. Почти ребенок (ему едва исполнилось четырнадцать лет), он был сыном старого друга моего отца. Он был на год младше меня, мы вместе росли. Его звали Шарль Н.^[58]

Я заметил его первым. Я знал, что около трех месяцев он пробыл при генерале Пишегрю. Я бросился к нему с криком:

— Шарль, это ты! Нет ли у тебя вестей от нашего брата?

— Увы, есть, — отвечал он. — Твой брат Шарль здесь?

— Да.

— Так позови его, — сказал он, — я хочу рассказать вам кое-что.

Я крикнул брату, и он спустился к нам.

— Вот Шарль, — сказал я ему. — Он привез вести от Леона.

— Плохие, верно?

— Боюсь, что да, иначе он бы уже давно их рассказал.

Мой юный товарищ молча вытащил из-под жилета фуражирную шапку и протянул ее брату.

— Теперь вы — глава семьи, — сказал он. — Эта реликвия принадлежит вам.

— Что это? — спросил брат.

— Шапка, которая была на нем, когда его расстреляли.

— Стало быть, все кончено? — спросил мой старший брат, не проронив ни слезинки, в то время как у меня, признаюсь, слезы подступили к глазам.

— Да.

— Достойно ли он умер?

— Он умер как герой!

— Слава богу! Честь не запятнана. В этой шапке что-нибудь есть?

— Письмо.

Брат ощупал шапку, нашел место, где была бумага, и распорол ножом шов. Достав письмо, он развернул его.

«Моему дорогому брату Шарлю.

Во-первых и прежде всего, как можно дольше скрывай мою смерть от матери».

— Значит, он умер, не зная, что наша дорогая матушка сошла в могилу раньше его? — спросил брат.

— Нет, он знал, — отвечал Шарль, — я сказал ему об этом.

Брат вернулся к письму.

«В Берхеме я попал в плен. Лошадь подо мной была убита и, падая, подмяла меня. Защищаться было невозможно. Я отбросил саблю, и четверо республиканцев вытащили меня из-под лошади.

Меня привезли в Аунхеймскую крепость на расстрел. Спасти меня может только чудо.

Я дал слово отцу отдать жизнь за то же дело, ради которого он умер, и вот теперь я умираю. Ты дал слово мне, настал твой черед. Если и ты погибнешь, Гектор отомстит за нас.

Помолись за меня на могиле нашей матери.

Поцелуй от меня Гектора.

Прощай.

Леон де Сент-Эрмин

P.S. Не знаю, как я отправлю тебе это письмо. Бог поможет».

Брат поцеловал письмо, дал мне поцеловать его и спрятал на груди. Затем он обратился к Шарлю:

— Ты сказал, что присутствовал при его казни?

— Да, — отвечал Шарль.

— Так расскажи мне, как это произошло, не упускай ни малейшей подробности.

— Все было очень просто, — сказал Шарль. — Я ехал из Страсбурга в генеральный штаб гражданина Пишегрю, в Ауэнхейм. Сразу за Сессенхеймом меня нагнал небольшой отряд пехотинцев, человек двадцать, ими командовал капитан на лошади. Пехотинцы шли двумя колоннами.

  70