Особенно,... 
88 
Более тысячи человек толпились на площади позади всадников.
Казнь была назначена на семь часов, и ровно в шесть тюремщики вошли в камеру осужденных, коих накануне они оставили в цепях и без оружия. Теперь их руки были свободны и они оказались вооружены до зубов. Кроме того, они подготовились к бою, словно борцы, — разделись до пояса, скрестили лямки панталон на груди и туго затянули широкие пояса, увешанные оружием.
Меньше всего кто-либо ожидал услышать шум схватки. Затем все увидели, как из тюрьмы выскочили четверо приговоренных к смерти.
Их встретила полная тишина. Они так походили на гладиаторов, вышедших на арену, что все почувствовали: сейчас произойдет нечто ужасное.
Мне удалось пробиться вперед.
Во дворе друзья увидели огромную железную решетку, которая была еще заперта, а за решеткой — неподвижных жандармов с карабинами в руках, прорваться сквозь ряды которых не было никакой возможности.
Они замерли, затем сошлись и, кажется, о чем-то посовещались.
Валансоль первым приблизился к решетке и с очаровательной улыбкой и благородством поклонился жандармам:
— Приветствую вас, господа жандармы.
И выстрелом разнес себе голову. Его тело трижды перевернулось, и он рухнул лицом вниз.
Тогда от группы отделился Жайя, он также вышел к решетке, направил пистолеты на жандармов и взвел курки. Он не выстрелил, но пять или шесть жандармов, испугавшись угрозы, опустили карабины и открыли огонь! И Жайя был пронзен двумя пулями.
— Спасибо, господа, — молвил он, — благодаря вам я умираю как солдат.
И он упал рядом с Валансолем.
Тем временем Рибье, казалось, обдумывал, как ему отдать свою жизнь.
Наконец он решился, твердым шагом направился к колонне, поддерживавшей арку, вытащил кинжал из-за пояса и приложил его острием к левой стороне груди, а рукояткой — к колонне. Затем он обнял колонну двумя руками, кивнул на прощание зрителям и с такой силой прижался к колонне, что лезвие полностью погрузилось в его сердце.
Еще мгновение он держался на ногах, потом его лицо залила мертвенная бледность, руки разжались, колени подогнулись, и он медленно сполз на землю.
Толпа, объятая ужасом, безмолвствовала, но все присутствующие чувствовали восхищение: они поняли, что эти преступники были готовы умереть, но умереть так, как хотели, — благородно, подобно античным гладиаторам.
Последним остался мой брат, он стоял на ступенях крыльца и только тут заметил меня в толпе. И, глядя мне в глаза, он прижал палец к губам. Я понял, он просит меня не плакать, но слезы помимо воли текли по моим щекам. Тогда он сделал знак, что хочет что-то сказать. Все смолкло.
Один Бог знает, с какой тревогой я слушал.
На подобном зрелище толпа страстно хочет не только видеть, но и слышать, особенно если слова дополняют действия. Впрочем, чего ей было еще желать, этой толпе? Ей обещали четыре головы, слетающие с плеч одним и тем же образом. Это скучно. Она получила четыре разных смерти, четыре красивых, драматичных и неожиданных агонии, ибо никто не сомневался, что последний главарь собирается покончить с собой, по меньшей мере, так же своеобразно, как его товарищи.
У Шарля в руках не было ни пистолета, ни кинжала. Все оружие висело у него на поясе.
Он обошел труп Валансоля, встал между Рибье и Жайя, а затем, как актер, с улыбкой поклонился публике.
Толпа разразилась аплодисментами. Никто не опустил глаз, и в то же время, осмелюсь сказать, на площади не было ни одного, кто не отдал бы частицу своей жизни ради спасения последнего из Соратников Иегу.
— Господа, — начал Шарль, — вы пришли посмотреть, как мы умираем, и вы уже увидели три смерти. Теперь моя очередь. Я не обману ваших ожиданий, но у меня есть одна просьба.
— Говори! Говори! — донеслось со всех сторон. — Проси, чего хочешь!
— Кроме жизни! — раздался тот же женский голос, что радостно прозвучал после вынесения смертного приговора.
— Разумеется, кроме жизни, — усмехнулся мой брат. — Вы видели, как мой друг Валансоль вышиб себе мозги, как мой друг Жайя заставил себя расстрелять и как мой друг Рибье закололся кинжалом. Конечно, вы хотите, чтобы мне отрубили голову. Я вас очень хорошо понимаю!
Его хладнокровие, его голос и сардонические слова, произнесенные без единой заминки, заставили толпу содрогнуться.
— Да, я согласен! — продолжил Шарль. — Я сегодня добрый и готов умереть к нашему общему удовольствию. Пусть мне отрубят голову, но я хочу дойти до эшафота сам, по своей воле, так, как я ходил на ужин или бал, и главное, самое важное условие: я хочу, чтобы никто не прикасался ко мне! Того, кто посмеет меня тронуть, — он показал на рукоятки пистолетов, — я уничтожу! За исключением этого господина, — Шарль указал на палача, — так как это наше личное дело, которое и с моей, и с его стороны требует соблюдения правил.
88 
