Семья, на попечении которой находилась «Качающаяся Колыбель», позволила ей остаться. Хейзел меняла пелёнки и мыла посуду с тех пор, как себя помнила. Она сама научилась читать и могла изобразить печатные буквы. Её познания в математике ограничивались умением считать деньги, которые дети умудряются добывать всеми правдами и неправдами.
По поводу её ухода из яслей поднялся шум: владелица и её мужья заявляли, что Хейзел должна отработать у них ещё несколько лет. Хейзел решила эту проблему, оставив там всю свою одежду и немногие принадлежавшие ей вещи. Мама была рассержена настолько, что была готова втянуть всю семью в громкий скандал. Но я с глазу на глаз сказал ей, что, будучи лидером её партийной ячейки, не хочу, чтобы наша семья лишний раз привлекала к себе внимание, и что Партия заплатит за одежду для Хейзел. Мама отказалась принять деньги, отменила семейное собрание, взяла Хейзел с собой в город и проявила — по Маминым стандартам — экстравагантность в выборе новой одежды для неё.
Так мы и удочерили Хейзел. Я понимаю, что в наши дни для усыновления ребёнка необходимо выправить целую груду официальных бумаг, но в то время это было не сложнее, чем завести котёнка.
Ещё больше шума поднялось, когда Мама решила определить Хейзел в школу. Это не соответствовало ни планам Сидрис, ни тому, чего ожидала сама Хейзел. Мне снова пришлось взять на себя роль буфера, и Мама пошла на некоторые уступки. Хейзел отдали в школу, расположенную рядом с салоном Сидрис. По утрам Хейзел училась, а днём помогала в салоне: закалывала салфетки, подавала полотенца, промывала волосы клиентов — изучала ремесло и выполняла для Сидрис ещё кое-какую работу.
«Кое-какая работа» означала, что Хейзел была командиром «иррегулярных частей с Бейкер-стрит».
Хейзел возилась с детьми на протяжении всей своей короткой жизни. Они её любили, и она могла убедить их сделать всё, что угодно. Она понимала их даже тогда, когда любому взрослому человеку их речь могла показаться просто тарабарщиной, и служила идеальным связующим звеном между Партией и её юными помощниками. Она умудрялась превращать поручения, которые мы давали детям, в игру и умела заставить их играть в неё по установленным ею правилам.
Предположим, карапуза, слишком юного для того, чтобы уметь читать, ловят с целой стопкой подрывной литературы — а такое случалось не единожды.
Взрослый. Детка, где ты это взял?
Иррегулярный с Бейкер-стрит (в соответствии с инструкциями Хейзел). Я не детка, я большой мальчик.
Взрослый. Хорошо, большой мальчик, где ты это взял?
ИБС. У Джеки.
Взрослый. А кто это — Джеки?
ИБС. Джеки — это Джеки.
Взрослый. А как фамилия этого Джеки?
ИБС. Чья?
Взрослый. Джеки.
ИБС (презрительно). Джеки — это девочка.
Взрослый. Хорошо. А где она живёт?
ИБС. Кто?
И так далее, по кругу. Ответы на все вопросы сводились к одной ключевой фразе: «Я взял это у Джеки». Поскольку в реальности Джеки не существовало, то у неё (или у него) не было ни фамилии, ни домашнего адреса, ни даже постоянного пола. Как только дети поняли, насколько легко делать из взрослых полных дураков, они начали заниматься этим с огромным удовольствием.
В худшем случае литературу конфисковывали. Даже целый взвод стражей порядка подумал бы дважды, прежде чем арестовать маленького ребёнка. Да, теперь по улицам Луна-Сити ходили взводы полицейских: в меньшем количестве они никогда не показывались — кое-кому из них это уже стоило жизни.
Когда Майк начал писать стихи, я не знал, смеяться мне или плакать. Ему хотелось опубликовать их! Его желание увидеть своё имя напечатанным может служить примером того, до какой степени проснувшаяся человеческая натура испортила эту невинную машину.
— Майк, — сказал я, — бога ради. У тебя что, короткое замыкание во всех цепях? Или ты решил всех нас выдать?
Прежде чем он начал дуться на меня, проф сказал:
— Не горячись, Мануэль. Я, кажется, вижу выход. Майк, как насчёт того, чтобы взять псевдоним? Тебя устроит?
Вот так Саймон Шутник и появился на свет. Возможно, Майк выбрал это имя наугад — оперируя случайными числами. Но серьёзные стихи он подписывал другим именем — своей партийной кличкой Адам Селен.