Единственное, что раздражало- это, наверное, самый безграмотный текст из всех, мною... 
47 
– Настоящий-то стол я отдал Арабелле! – бросил Николас через плечо.
У Дуглесс даже дыхание перехватило, она не могла двинуться с места и лишь смотрела, как он уходит, но потом поспешила за ним.
– Стало быть, вы все же обрюхатили… – начала было она, но он остановился и, обернувшись к ней, смерил ее презрительным взглядом. Временами он мог так посмотреть, что она и впрямь готова была поверить, что Николас – настоящий граф!
– Сейчас проверим, посмели ли эти ничтожества что-то нарушить и в моем кабинете, – воскликнул он, вновь отворачиваясь от нее.
Дуглесс должна была чуть ли не бежать за ним – так быстро его длинные ноги мерили пространство залов.
– Нет, туда входить нельзя! – вскричала она, когда он коснулся ручки двери, на которой красовалась надпись «Вход воспрещен».
Николас, однако, проигнорировал ее предостережение, и Дуглесс замерла на месте, ожидая, что сейчас опять раздастся звонок охранного устройства. Но его не последовало, и она решила рискнуть и двинулась за Николасом, ожидая, впрочем, что оба они сейчас вломятся в какую-нибудь рабочую комнату, где за пишущими машинками будут сидеть многочисленные машинистки.
Но машинисток внутри не оказалось, да и вообще в комнате никого не было. Вдоль стен громоздились поставленные друг на друга ящики, и, судя по надписям, в них хранились бумажные салфетки и все необходимое для чая. Из-за ящиков виднелись края красивых стенных панелей, и Дуглесс подумала, что просто позор скрывать такое чудо!
Они с Николасом прошли еще через три комнаты, и теперь стала особенно очевидной разница между отреставрированной и пока не тронутой еще частью дома. В комнатах, не предназначенных для посетителей, камины были разбиты, стенные панели отсутствовали, а когда-то декорированные потолки изуродованы разводами из-за протекавшей крыши. В одном зале кто-то из поздних владельцев, видимо потомков королевы Виктории, вздумал оклеить резные дубовые панели на стенах обоями, и Дуглесс видела, что в ряде мест реставраторы, по-видимому, с болью в сердце отдирали их от стен.
Наконец, пройдя через большую залу, Николас ввел ее в сравнительно маленькую комнатку с протечками по всему потолку. Широкие доски пола казались совсем прогнившими и потому опасными. Она остановилась на пороге, а Николас печально огляделся по сторонам.
– Когда-то это были покои моего брата, и всего лишь пару недель тому назад я находился в них, – тихо произнес он и повел плечами, как бы прогоняя от себя тягостные воспоминания. Шагая по подгнившим половицам, он приблизился к панели стены и нажал на нее – решительно ничего не произошло!
– Должно быть, замок проржавел, – сказал он, – а может, кто-то наглухо запечатал вход!
И, будто, как показалось Дуглесс, придя в страшную ярость, он принялся кулаками обеих рук отчаянно колотить по панели.
Не зная, что предпринять, Дуглесс кинулась к нему и, обхватив его руками, стала гладить по волосам.
– Ш-ш-ш, – шептала она ему, словно младенцу. Он прильнул к ней и обнял с такой силой, что у нее перехватило дыхание:
– Я хотел, чтобы меня вспоминали благодаря моей учености! – сказал он ей куда-то в шею, и в голосе его слышались слезы. – Я монахов посылал на поиск и переписку сотен томов книг! Я начал строить Торнвик! И еще я!.. Все теперь кончено!
– Тихо, да тише же!! – успокаивала его Дуглесс, обнимая за широкие плечи.
Он отстранился от нее и повернулся спиной, но Дуглесс заметила, что он украдкой вытирает слезы.
– А они… они помнят лишь эти мгновения с Арабеллой на столе! – обиженно воскликнул он.
Он снова повернулся к ней, и лицо его было искажено гневом.
– Но если б я остался жить!.. – продолжал он. – О, если б только я остался в живых, я бы все-все изменил! Я должен, обязан выяснить, что именно стало известно матери, какие сведения могли бы, по ее мнению, смыть пятна с моего имени и спасти меня от казни! И я должен вернуться назад!
Дуглесс заглянула ему в лицо и поняла, что сейчас он говорит правду. Она и сама испытывала подобные же чувства в отношении своего семейства, и ей вовсе не хотелось, чтобы о ней вспоминали лишь в связи с ее идиотскими выходками, но не помнили о ее добрых делах – например, о том, как прошлым летом она добровольно вызвалась работать с детьми, не умевшими читать. Она тогда по три дня в неделю торчала в центре с этими детьми, которые в большинстве своем знали так мало человеческой доброты!
– Мы все выясним! – мягко сказала она. – Если эти сведения сохранились до сегодняшнего дня, мы их отыщем, а заполучив информацию, сумеем отправить вас обратно, я в этом не сомневаюсь!
47 
