— Что еще? — с интересом спросил Юханссон. Он обожал рассматривать фотографии. За время работы в полиции он провел многие часы, просматривая фотоальбомы, семейные видео и дневники как жертв, так и преступников.
— Еще есть диск с видео — репортажи, интервью… Я скачала их с различных ТВ-каналов. И еще один диск — печатные материалы и ее биография, которую я составила.
Выходные спасены, подумал Юханссон и мысленно потер ладони.
— Очень хорошо. А как насчет середины семидесятых и конца восьмидесятых? — напомнил он.
Осенью 1975 года Хелене Штейн исполнилось семнадцать. Через полгода она должна была окончить школу — на год раньше, чем другие: она была с детства очень способной и пошла учиться, когда ей было шесть. Впоследствии, однако, она ничем не отличалась от одноклассников — те же пубертатные проблемы и конфликты с родителями и учителями.
Ее отец был детским врачом, имел частную практику, мама занималась историей искусств, работала в Северном музее. Хелена выросла на Эстермальме и училась во французской школе. Единственный ребенок в семье. Когда ей было семь, родители разошлись. У обоих были дети в новом браке — так у Хелены появилось четверо сводных братьев и сестер. При разводе родителей Хелена захотела остаться с отцом.
Осенью 1974-го ее отец получил очень почетную должность — его назначили экспертом ЮНИСЕФ, детского фонда ООН, — передал свою практику коллеге, взял с собой новую жену и двоих детей и уехал в Нью-Йорк, где прожил больше года. Хелена осталась одна в квартире на Риддаргатан, причем ее контакты с матерью в связи с отъездом отца не участились. Очевидно, она вполне справлялась и без посторонней помощи.
Той же осенью у нее завязался роман с ближайшим приятелем ее двоюродного брата Тео Тишлера — Стеном Веландером. Ей было шестнадцать, Веландеру двадцать семь, у него были жена и двое детей, и когда он осенью 1975-го развелся, то заодно порвал и с Хеленой Штейн.
В тот период Хелена увлеклась политикой, что часто приводило к конфликтам с матерью и с некоторыми из учителей.
Взгляды ее были типичны для молодых радикалов. Она металась между различными левыми группировками, пока не вступила в Шведскую коммунистическую партию. Так она стала коммунистом. Ее буржуазное окружение особого восторга по этому поводу не испытывало, но все надеялись, что с возрастом это пройдет.
Кроме членства в компартии, она принимала участие в движении против войны во Вьетнаме и даже в борьбе за улучшение условий содержания заключенных.
— Эта борьба за левые идеалы прямо красной нитью проходит по ее жизни, — подвела итог Маттеи.
— Да-а, — протянул Юханссон. — Типичная юная левачка веселых семидесятых.
— Нет, не типичная, — мотнула Маттеи головой. — Шеф ошибается. Впрочем, это распространенный предрассудок.
— Вот как! — улыбнулся Юханссон. Его, казалось, нисколько не задело замечание Маттеи. — Объясни.
— В то время среди молодых радикалов было очень мало детей из хорошо обеспеченных семей, а почему-то принято считать, что левыми идеями баловались выходцы из буржуазии.
— Ты хочешь сказать, Штейн была, напротив, исключением?
— Да. Во всяком случае, ее происхождение делало ее белой вороной среди левых.
— А насколько искренним было ее увлечение политикой?
Если у нее такое уж неподходящее происхождение, подумал он.
— Убеждена, что ее политические взгляды были абсолютно искренними, — сказала Маттеи. — Иначе она не попадала бы в истории.
— Ты имеешь в виду посольство? А может, для нее этот эпизод был просто интересным приключением? В меру опасно, очень романтично… Она же не думала, что все кончится так, как кончилось.
— Не исключено, что отчасти так и было, но есть и другие, не такие приятные для нее обстоятельства.
— А именно?
— Если я все поняла правильно, в гимназии ее довольно сильно травили одноклассники. В первый год на юрфаке в Упсале ее поколотили два студента после праздника стокгольмского землячества, — сообщила Маттеи. — В объяснении для полиции указано, что ссора возникла в результате политической дискуссии, и, если шефу интересно посчитать ее синяки, я вложила в дело копию врачебного осмотра в Академическом госпитале в Упсале. — На ее лице не было ни тени улыбки.
А ты смелая девочка, подумал Юханссон, куда смелее, чем выглядишь.
— Скоты, — сказал он вслух. — А дальше что? Что она делала осенью восемьдесят девятого, когда помогла Эрикссону отправиться на тот свет?