105 
Она просила его поверить: ей и в голову не приходило, что на самом деле задумала Лидия.
Он остановился, посмотрел на нее и объяснил, что цель этого разговора вовсе не в том, чтобы обвинить ее в соучастии в захвате заложников и убийстве.
Она взглянула ему в глаза и спросила, о чем в таком случае он хочет поговорить.
– Ни о чем. И обо всем. Именно так.
В кафетерии стояли простые стулья и круглые столики. Он взял два кофе, и они сели посреди зала, в окружении семейств с бесчисленными детьми. С голубых клеенок на них пялились огромные рыбы.
Она рассказала о ячейке в камере хранения на Центральном вокзале и о том, как пробралась в подвал, о пакете ICA, который она положила в мусорную корзину в больничном туалете. Он поддакивал ей и задавал наводящие вопросы, чтобы она рассказала ему все. Всю правду.
– А номер какой?
– Номер?
– Ячейки.
– Двадцать первый.
– И что там было?
– Мои вещи. Она брала всегда деньгами, только деньгами. За все «эдакое».
– «Эдакое»?
– Ну… бить. Плевать. Снимать на камеру. Продолжите сами.
Свен Сундквист сглотнул. Он явственно почувствовал ее омерзение.
– А она? Она там что хранила?
– Деньги. В коробке. И две видеокассеты.
– Что за видеокассеты?
– С правдой. Она их так и называла – моя правда.
– А что на них было?
– Ее рассказ. Она рассказала все. А я помогала, переводила. О том, как мы приехали в Швецию. О тех, кто обращался с нами как с вещами. О том, почему она ненавидела того полицейского, которого пристрелила в морге.
– Нордвалля?
– Бенгта Нордвалля.
Свен Сундквист не сказал, что он видел ячейку 21 и просмотрел видеокассету, что он сидел у себя в гостиной и слушал их рассказ; что ту кассету, которую Лидия Граяускас взяла с собой в морг, никто не увидит, потому что ее больше нет; что один полицейский уничтожил ее, чтобы прикрыть другого. Он не сказал ей, как ему стыдно и что он не в силах решить, вправе ли он скрыть от мира то, что случилось с ними, чтобы не выдавать своего друга и сослуживца. И что он до сих пор не знает, скажет ли он кому-нибудь то, что известно ему одному: существует вторая кассета с их правдой.
– Я видела его.
– Кого?
– Я видела его там, в квартире. Бенгта Нордвалля.
– Вы видели его?
– И он меня видел. Я знаю, он меня узнал. Я знаю, он узнал и Лидию.
Дальше слушать стало тяжело.
Она продолжала рассказывать, и он по-прежнему задавал наводящие вопросы, но мысли его где-то витали.
Он был в бешенстве. Такого с ним раньше не случалось.
Ему хотелось закричать.
Но он молчал.
Он больше не был скучным, обыкновенным человеком.
Он подавил свой гнев, но чувствовал, как его распирает изнутри.
Сохраняя внешнее спокойствие, он старался не показать ей, как боится ее слов. Не хотелось ее пугать: он понимал, чего ей стоил этот разговор и какой мужественной была эта молодая женщина. Сдерживался из последних сил.
Вдруг он вскрикнул.
Вскрикнул и немедленно извинился. Сказал ей, что ему вдруг стало больно, так что он не на нее кричал, а просто кольнуло вот тут, в груди.
Когда они стояли на борту катера, который вез их обратно в центр Клайпеды, ему до минуты был известен каждый час, который она провела на свободе, начиная с побега из квартиры на улице Вёлунда до задержания в гавани. Ярость по-прежнему бушевала у него в груди, и все-таки у него было чувство, что их беседа не закончена. Ему нужно узнать больше. О тех трех годах их жизни, о том, как организована эта торговля живым товаром, о том, как женщину ежечасно унижают, чтобы потом кто-то купил себе машину и открыл счет в банке.
Он пригласил ее пообедать.
Она улыбнулась:
– Я думаю, с меня хватит. Домой. Только домой. Три года не была дома.
– Вам больше никогда не придется разговаривать с шведским полицейским. Обещаю. Один вопрос. Прошу вас.
– Я не понимаю, что вы еще хотите знать?
– Я говорил со служащим литовского посольства в Швеции. Несколько дней назад. Он был в аэропорту в Арланде, когда высылали того человека… Диму Шмаровоза. Он так разволновался… Нарисовал картину, насколько вездесущ тот мир, из которого вы только что вырвались. Я хочу вас попросить рассказать об этом. Мне надо это знать.
– Я устала.
– Один вечер. Один разговор. И больше – никогда. Пожалуйста.
Он внезапно покраснел, потому что вдруг понял, что стоит тут перед ней, требуя к себе внимания, как и прочие мужчины, которых она так ненавидела.
105 
