Элпью с графиней в изумлении взирали на открывшуюся им картину. Подлец в полном турецком костюме танцевал с Люси, тоже наряженной на восточный манер. Мустафа, снова облаченный в мавританский атлас, примостился в кресле, поглаживая одного из котов Пигаль и скармливая ему кусочки бекона.
— Мой дом снова полон. Все они будут у меня служить и жить здесь.
— Люси, должно быть, страдает… — Элпью посмотрела на девушку, которая совершенно безучастно танцевала с Подлецом. — Ее брат…
— Ее бгат был aliene[86] и убийца, — отрезала Пигаль. — Она его ненавидела.
— Но почему же она с этим со всем мирилась? Она с вами не разговаривала? — Элпью подошла к герцогине поближе.
— D'accord! Она его боялась. Когда мы появились в дегевне, она внезапно все поняла, словно увидела со стогоны. И гешилась гассказать…
— И тогда он привязал ее на том чердаке!
— Пигаль, дорогая, я говорю как друг. — Графиня оттащила подругу в сторону. — Ты не забыла, что эта девушка беременна?
— Газумеется. — Пигаль ухмыльнулась и пожала плечами. — Газумеется. — Она провела графиню к черной спальне Азиза. Осторожно открыла дверь.
— Пока ты была у коголя, мы вместе с камеггегом освободили ее. — На столике у кровати горела свеча, освещая спящую миссис Элизабет Уилсон. — Это дитя Бо. Она сказала, что хочет его забгать, а Люси гада отдать эттого младенца тому, кто будет любить его так, как она любит маленького Мустафу.
— Но… это же ее собственный ребенок?
— Не забывай, как он был зачат, догогая. — Пигаль тихонько прикрыла дверь. — Девушку связывали и заставляли отдаваться мужчине с завязанными глазами. Она хочет все этто забыть.
Они вернулись в зал.
— Неужели ты не боишься этого громилу? — поинтересовалась у подруги графиня.
— Джека Фгая? Он спас тебе жизнь, догогая. Кгоме того, он такой пгостак. Говогишь ему, что делать, что говогить, и он выполняет. Сам он сообгажает туго, но, похоже, нгав у него добгый.
Элпью сморщилась.
— Отвагу он уж точно проявил, когда бежал по той горящей лестнице…
— А в эттом нагяде, — ухмыльнулась Пигаль, — он такой бгутальный zigomard, non?[87]
Был уже почти полдень, когда Элпью с графиней, освеженные многочисленными бокалами шампанского, покачиваясь, вернулись назад.
Войдя в дом, графиня нетвердой походкой направилась на кухню. Годфри, как обычно, храпел на дальней кровати.
Элпью плюхнулась на свою кровать и принялась стягивать чулки. Повернула голову.
— Миледи? — Она уставилась на очаг. — Герб?
Графиня подняла глаза. Герб исчез.
— Слава за это Богу, — рыгнула графиня. — Кошмарная вещь. Подумать только, окорок! Не понимаю, почему этот дурак служащий не взял целую свинью и не придумал что-нибудь еще хуже для слога «клэп».
Сняв туфли, она бросила их под кровать.
— Деньги! — Элпью, расшнуровывавшая лиф, с разинутым ртом таращилась на стол. — Они исчезли!
Графиня круто развернулась, ухватившись при этом за столбик кровати, чтобы не упасть.
Деньги действительно исчезли со стола, на котором их оставили.
— Этот грязный, мерзкий, распутный пройдоха, негодяй, этот…
— Где они? — Элпью как следует тряхнула Годфри. — Куда он ушел с нашими деньгами?
— Какими деньгами? — Годфри сел, пуская со сна слюни. — Кто?
— Сэр Питер, естественно…
— Не смей называть его по имени, этого проклятого, презренного… — завопила графиня.
— Разве он не в кровати? — Годфри показал на пустую постель хозяйки. — Он был…
— А как вы, кстати, вошли? — закричала, тряся его, Элпью. — Единственный ключ у миледи.
Испустив стон, графиня повалилась на кровать.
— Он, конечно же, подобрал отмычку. — В этот момент загрохотал дверной барабан. — Кто-то пришел, Элпью.
Та, зашнуровывая лиф, пошла в вестибюль.
Графиня пошла за ней.
На пороге стояли мистер и миссис Кью.
— Простите, что пришли без предупреждения, — улыбнулась миссис Кью. — На этой неделе нам не хватает материала, и мы пришли узнать, нет ли у вас еще каких-нибудь свеженьких скандальных сведений?
Элпью и графиня посмотрели друг на друга, потом опять на чету Кью.
— Абсолютно никаких! — сказала графиня.
— Совсем никаких, — повторила Элпью. — Но дайте нам день, и за две гинеи мы к вечеру что-нибудь для вас найдем.
Графиня и ее камеристка стояли на пороге и смотрели вслед ковылявшим по Джермен-стрит толстым супругам-печатникам.