Особенно,... 
46 
Преступление сие показалось Тристану страшным, и несколько ночей он плакал в своей аббатской келье, укрывшись с головою периной. Тщетно бродил он по монастырскому саду, уверяя себя в том, что убийство это будет промысел вышний, а не корыстное и богопротивное деяние. Тщетно листал книги, отыскивая примеры братоубийства, совершаемого во благо, — он их находил, но душе и разуму все одно не было покоя.
Разрешил сомнения и треволнения аббата Тристана Бофранка сам грейсфрате Баффельт. Несколько дней тому сумрачный монах доставил в аббатство короткое письмо, скрепленное печатью Баффельта, кое гласило:
«Смиренный сын мой Тристан!
Удел твой тяжек, но светел. Веруй, и воздастся тебе по деяниям твоим, но не согласно молве людской и судам земным, а общего блага для. Отставь же сомнения и соверши, что предначертано, и благословение мое станет тебе опорой и подмогой».
И вот Тристан приехал в столицу. Вначале, не обнаружив брата, он уже было обрадовался и собрался отправляться назад, но вспомнил, как от полученного письма словно повеяло на него невыразимой силою и страхом. Тут-то и сказал себе Тристан Бофранк: «Велено мне — значит, сделаю», — и остался в доме брата под фальшивым именем. Бог весть, как сложилось бы, выдай его брат вольно или невольно; однако ж Хаиме не выдал, и Тристану только и оставалось, что дрожащей рукою отыскать на кухне тяжелый пест, а после неумело ударить им брата…
Как уже было сказано, после встречи на кладбище фрате Хауке препроводил его в этот подвал, где стояли большая кровать, ночной горшок да светильник. Три раза в день монах, не говоря ни слова и не отвечая на вопросы, менял ночной горшок, а также приносил пищу — как правило, кусок вареного мяса с картофелем или жидкую кашу из злаков да кувшин воды. Привыкший в бытность свою аббатом к изысканным блюдам, Тристан не роптал и покорно съедал скудное приношение, а ночами не столько спал, сколько молился, маясь вопросом, верно ли поступил и не будет ли теперь ввергнут в котлы адские, кипящие смолою, в них же варятся грешники до скончания времен… В кармане одеяния своего укрыл он «Физиогномику», которая и скрашивала ему однообразные дни, проводимые в подвале.
Дверь отворилась, и явился обычный монах, хотя время трапезы еще не настало. Тристан едва успел подметить, что нос у монаха крючковатый, а вот подбородка из-за густой бороды не разглядеть, так что неясно, грозит ли монаху предрекаемое «Физиогномикой» физическое увечье, как монах сказал:
— Идемте, фрате Бофранк. Вас ждут.
Вмиг вспотевший аббат подобрал с ложа книжицу и поспешил за монахом.
— Доверия, что вам оказано, вы не оправдали! — грозно воскликнул фрате Хауке. — Хаиме Бофранк жив и здоров, а вы, стало быть, обманули нас — нас и самого грейсфрате!
— Но как же?.. — пролепетал испуганный аббат. — Я же…
— Возможно, вы убоялись гнева господнего, когда подняли руку на брата? Но во имя торжества дела общего что стоит смерть одного? Тем паче брат ваш — всего лишь человек, запятнавший себя сношениями с дрянными колдунами и еретиками. У вас есть время все исправить, — сказал фрате Хауке, сложив руки на груди. — Убирайтесь вон и помните: покамест жив субкомиссар, вы сами нам не нужны. О предательстве не помышляйте — у миссерихордии длинные руки! И когда она доберется до вас — самые ужасные ваши сны будут лишь шуткою в сравнении с тем, что придется вам испытать, аббат Тристан.
С этими словами он кивнул крючконосому монаху, который пребольно ухватил толстяка за загривок и, протащив еще по лестнице, вышвырнул на улицу, прямо на грязную мостовую.
При падении аббат сильно ушибся и едва не переломал себе руки, но кое-как поднялся и заковылял прочь, моля бога смилостивиться над ним. Не разбирая дороги, Тристан Бофранк шел, сам того не желая, к той части города, что именовалась Бараньей Бочкой, — именно там обитали не столь давно и преужасный упырь Шарден Клааке, и преданный смерти вместо него бедолага Волтц Вейтль. Ныне же и без того имевшая репутацию клоаки Баранья Бочка окончательно превратилась в вертеп; сюда не заворачивали ни патрули гардов, ни кирасирские разъезды, ибо чумное поветрие, выкосив значительную часть обитателей местечка, подвигло уцелевших на невиданный кутеж и разврат, дабы скрасить ожидание неминучей гибели.
Стеная и охая, толстый аббат увидал в окнах одного из домов, невзрачного и покосившегося, яркий свет. Руководствуясь скорее желанием прибиться к людям, нежели здравым рассудком, Тристан распахнул дверь и оказался в преддверии ада.
46 
