128 
Умирающий, казалось, собрал все свои силы. Глаза монаха сверкали.
– Анна де Бейль, – прошептал раненый.
– Анна де Бейль? – воскликнул монах, выпрямляясь и вздымая руки. – Ты сказал: Анна де Бейль, не так ли?
– Да, да, так, так ее звали… а теперь дайте мне отпущение, ибо я умираю.
– Мне дать тебе отпущение? – вскричал монах со смехом, от которого волосы на голове умирающего стали дыбом. – Мне дать тебе отпущение? Я не священник!
– Вы не священник! Так кто же вы? – вскричал палач.
– Я это сейчас скажу тебе, несчастный!
– О господи! Боже мой!
– Я Джон Френсис Винтер!
– Я вас не знаю, – сказал палач.
– Погоди, ты узнаешь меня. Я Джон Френсис Винтер, – повторил он, – и эта женщина была…
– Кто же?
– Моя мать!
Палач испустил тот первый, страшный, крик, который все слышали.
– О, простите меня, простите, – шептал он, – если не от имени божьего, то от своего; если не как священник, то как сын простите меня.
– Тебя простить! – воскликнул мнимый монах. – Бог, может быть, тебя простит, но я – никогда!
– Сжальтесь, – сказал палач, простирая к нему руки.
– Нет жалости к тому, кто сам не имел сострадания. Умри в отчаянии, без покаяния, умри и будь проклят.
И, выхватив из-под рясы кинжал, он вонзил его в грудь несчастного.
– Вот тебе мое отпущение грехов! – воскликнул он.
Тогда-то послышался второй крик, слабее первого, за которым последовали стоны.
Палач, приподнявшийся было, упал навзничь. А монах, оставив кинжал в ране, подбежал к окну, открыл его, спрыгнул на цветочную клумбу, пробрался в конюшню, взял мула, вывел его через заднюю калитку, доехал до первой рощи, сбросил там свое монашеское одеяние, достал из мешка костюм всадника, переоделся, дошел пешком до первой почтовой станции, взял лошадь и вскачь помчался в Париж.
Глава XXXVI
Гримо заговорил
Гримо остался наедине с палачом; трактирщик побежал за лекарем, а жена его молилась у себя.
Через минуту раненый открыл глаза.
– Помогите! – прошептал он. – Помогите! Боже мой! Боже мой! Неужели на этом свете не найти мне друга, который помог бы мне жить или умереть?
И он с усилием положил руку себе на грудь. Рука наткнулась на рукоятку кинжала.
– А! – сказал он, словно припомнив что-то, и опустил руку.
– Не падайте духом, – сказал Гримо. – Послали за лекарем.
– Кто вы? – спросил раненый, широко раскрытыми глазами смотря на Гримо.
– Старый знакомый, – сказал Гримо.
– Вы?
Раненый пытался припомнить черты говорившего с ним.
– При каких обстоятельствах мы с вами встречались? – спросил он.
– Двадцать лет тому назад однажды ночью мой господин явился за вами в Бетюн и повез вас в Армантьер.
– Я узнал вас, – сказал палач, – вы один из четырех слуг…
– Да.
– Как вы здесь очутились?
– Проезжая мимо, я остановился в гостинице, чтобы дать передохнуть лошади. Мне сказали, что бетюнский палач лежит здесь раненый, и вдруг вы закричали. Мы прибежали на первый крик, а после второго выломали дверь.
– А монах? – спросил палач. – Вы видели монаха?
– Какого монаха?
– Который был здесь со мной?
– Нет, его уже не было здесь. Должно быть, он выскочил в окно. Неужели это он нанес вам удар?
– Да, – сказал палач.
Гримо приподнялся, чтобы выйти.
– Что вы хотите сделать?
– Догнать его.
– Не надо, прошу вас.
– Почему?
– Он отомстил мне, и хорошо сделал. Теперь, надеюсь, бог помилует меня… ведь я искупил свою вину…
– Объясните, в чем дело, – сказал Гримо.
– Та женщина, которую ваши господа и вы заставили меня убить…
– Миледи?
– Да, миледи. Действительно, вы ее так называли.
– Но что общего между миледи и монахом?
– Это была его мать.
Гримо пошатнулся, он глядел на умирающего мрачными, почти безумными глазами.
– Его мать? – повторил он.
– Да, его мать.
– Так он знает эту тайну?
– Я принял его за монаха и открылся ему на исповеди.
– Несчастный! – воскликнул Гримо, у которого холодный пот выступил при одной мысли о возможных последствиях такого разоблачения. – Несчастный! Надеюсь, вы никого не назвали?
– Я не назвал ни одного имени, потому что ни одного не знаю; я сказал ему только девичью фамилию его матери, поэтому он и догадался. Но ему известно, что его дядя был в числе людей, произнесших ей приговор.
И он упал в изнеможении. Гримо хотел помочь ему и протянул руку к рукоятке кинжала.
128 
