186 
– Вот приказ! – крикнул он.
Казалось, весь Париж испустил радостный крик. Затем послышались крики: «Да здравствует Брусель! Да здравствует коадъютор!»
– Да здравствует королева! – крикнул Гонди.
Несколько голосов подхватили его возглас, но голоса эти были слабые и редкие.
Может быть, коадъютор нарочно крикнул это, чтобы показать Анне Австрийской всю ее слабость.
– Теперь, когда вы добились того, чего хотели, – сказала она, – вы можете идти, господин Гонди.
– Если я понадоблюсь вашему величеству, – произнес коадъютор с поклоном, – то знайте, я всегда к вашим услугам.
Королева кивнула головой, и коадъютор вышел.
– Ах, проклятый священник! – воскликнула Анна Австрийская, протягивая руки к только что затворившейся двери. – Я отплачу тебе за сегодняшнее унижение!
Мазарини хотел подойти к ней.
– Оставьте меня! – воскликнула она. – Вы не мужчина.
С этими словами она вышла.
– Это вы не женщина, – пробормотал Мазарини.
Затем, после минутной задумчивости, он вспомнил, что д’Артаньян и Портос находятся в соседней комнате и, следовательно, все слышали. Мазарини нахмурил брови и подошел к портьере. Но когда он ее поднял, то увидел, что в кабинете никого нет.
При последних словах королевы д’Артаньян схватил Портоса за руку и увлек его за собой в галерею.
Мазарини тоже прошел в галерею и увидел там двух друзей, которые спокойно прогуливались.
– Отчего вы вышли из кабинета, д’Артаньян? – спросил Мазарини.
– Оттого, что королева приказала всем удалиться, – отвечал д’Артаньян, – и я решил, что этот приказ относится к нам, как и к другим.
– Значит, вы здесь уже…
– Уже около четверти часа, – поспешно ответил д’Артаньян, делая знак Портосу не выдавать его.
Мазарини заметил этот взгляд и понял, что д’Артаньян все видел и слышал; но он был ему благодарен за ложь.
– Положительно, д’Артаньян, – сказал он, – вы тот человек, какого я ищу, и вы можете рассчитывать, равно как и ваш друг, на мою благодарность.
Затем, поклонившись обоим с самой приятной улыбкой, он вернулся спокойно к себе в кабинет, так как с появлением Гонди шум на дворе затих, словно по волшебству.
Глава V
В несчастье вспоминаешь друзей
Анна Австрийская в страшном гневе прошла в свою молельню.
– Как, – воскликнула она, ломая свои прекрасные руки, – народ смотрел, как Конде, первый принц крови, был арестован моею свекровью, Марией Медичи; он видел, как моя свекровь, бывшая регентша, была изгнана кардиналом; он видел, как герцог Вандомский, сын Генриха Четвертого, был заключен в крепость; он молчал, когда унижали, преследовали, заточали таких больших людей… А теперь из-за какого-то Бруселя… Боже, что происходит в королевстве?
Сама того не замечая, королева затронула жгучий вопрос. Народ действительно не сказал ни слова в защиту принцев и поднялся за Бруселя: это потому, что Брусель был плебей, и, защищая его, народ инстинктивно чувствовал, что защищает себя.
Мазарини шагал между тем по кабинету, изредка поглядывая на разбитое вдребезги венецианское зеркало.
– Да, – говорил он, – я знаю, это печально, что пришлось так уступить. Ну что же, мы еще отыграемся. Да и что такое Брусель? Только имя, не больше.
Хоть Мазарини и был искусным политиком, в данном случае он все же ошибался. Брусель был важной особой, а не пустым звуком.
В самом деле, когда Брусель на следующее утро въехал в Париж в большой карете и рядом с ним сидел Лувьер, а на запятках стоял Фрике, то весь народ, еще не сложивший оружия, бросился к нему навстречу. Крики: «Да здравствует Брусель!», «Да здравствует наш отец!» – оглашали воздух. Мазарини слышал в этих криках свой смертный приговор. Шпионы кардинала и королевы приносили со всех сторон неприятные вести, которые кардинал выслушивал с большой тревогой, а королева со странным спокойствием. В уме королевы, казалось, зрело важное решение, что еще увеличивало беспокойство Мазарини. Он хорошо знал гордую монархиню и опасался роковых последствий решения, которое могла принять Анна Австрийская.
Коадъютор пользовался теперь в парламенте большим влиянием, чем король, королева и кардинал, вместе взятые. По его совету был издан парламентский эдикт, приглашавший народ сложить оружие и разобрать баррикады; он знал теперь, что достаточно одного часа, чтобы народ снова вооружился, и одной ночи, чтобы снова воздвиглись баррикады.
186 
