— По-моему, тут она в самом деле ничего не могла поделать, — с грустной улыбкой сказала Бабетта, обращаясь к Ильдирим.
— Верно, она не виновата, — согласилась Ильдирим. — Но позвонить-то она могла?
Она была разочарована и одновременно злилась на себя за это разочарование. Бабетта растерялась и была уже не такой преданной, как хотелось бы Ильдирим. Конечно, это естественно, ведь мать есть мать, никуда от этого не денешься, а тут мать неожиданно обрела более-менее человеческий облик. Разве это не собьет с толку кого угодно? Чего она, собственно, ожидала? По сути, два дня отпуска она взяла, мучительно борясь с собственным чувством долга, и сейчас они уже остались далеко в прошлом. Теперь она разбиралась в паре потасовок, случившихся в Эммертсгрунде, и обижалась на девчушку, хотя та была ни при чем. Купленные ночные рубашки обе они так и не надели. Они были не супермать и супердочь, а нервная и замученная одинокая женщина и стоящая на пороге половой зрелости девочка без каких-либо блестящих перспектив в будущем. Такова правда, но ложь красивее. Она подумала о могучем комиссаре и их ночных встречах, всегда в поздний час, когда Бабетта уже спала, всегда почти в полном безмолвии. И повторила сама для себя: «Одинокая. Одна».
Целый час Ильдирим расхаживала взад-вперед по гостиной. Шёнтелер захотела поговорить с Бабеттой наедине. Разумеется, отказать было нельзя. Для ребенка всегда важно… И вот они уже два часа сидели втроем и вяло переругивались. Впрочем, какую-то козырную карту мать еще приберегала напоследок. Критическим глазом Ильдирим глядела на новый пуловер посетительницы, дорогой, слишком дорогой для женщины, живущей на пособие. Пусть даже после своего возвращения она сдала огромное количество стеклянной посуды, накопившейся в доме.
— Знаете, когда я забирала вещи из этой квартиры, вас никогда не было дома, фрау Ильдимир. Я спрашивала себя: где находится моя дочь в такое время?
— Ильдирим меня зовут…
— Я часто бываю одна, это точно, — подтвердила Бабетта.
Опекунша молчала и жалела, что сидит не в темноте.
— А потом моя дочь сказала мне то, чего вы не знаете, фрау Ильдирим. Это наводит меня на нехорошие мысли, раз ребенок не решается говорить вам такие вещи, фрау Ильдирим.
— Не обязательно повторять мое имя каждую минуту, даже если вы его наконец выучили. Сама я уже давно знаю, как меня звать.
— Часто она такая агрессивная? — С подчеркнутым добродушием фрау Шёнтелер обратилась к девочке и положила ей руку на плечо.
Бабетта, казалось, съежилась. Она молча потрясла головой и наклонила голову.
— Я установила контакт с твоим отцом. — Вот он, ее козырной туз. Тонкая, торжествующая улыбка заиграла на ее обновленном, здоровом лице.
Бабетта встрепенулась. Ильдирим с трудом удержалась, чтобы не проделать то же самое.
— Ты ведь всегда говорила, что он мной не интересуется. — У девочки задрожала нижняя губа.
— На групповой терапии в клинике, — сложное предложение без грамматических ошибок — поистине, она сделала шаг вперед, — мы все учились заново обдумывать свою жизнь. Прежде я никогда не старалась убедить твоего отца, чтобы он занимался тобой. Тогда я это поняла и так разволновалась, что стул показался мне горячим.
«Надеюсь, ты обожгла себе задницу», — подумала хозяйка квартиры, все больше теряя терпение, но пока еще покорная судьбе. Стремясь выплеснуть накопившееся в ней зло, она пошла в кладовку и вернулась с бутылкой хереса. Но похоже, фрау Шёнтелер это не впечатлило.
— Вот так я наладила контакт…
— Что делает мой отец? — Голос Бабетты был еле слышен.
— Он живет в Мелле возле Оснабрюкка. У него строительная фирма. — Мать выглядела так, словно сама внезапно оказалась в большом бизнесе. — Он хочет познакомиться с тобой, дочка.
Глаза девочки наполнились слезами.
— Мне хочется жить у тебя, — сказала она Ильдирим. — Но я еще никогда не видела отца…
Прокурор устало кивнула. Разве можно сердиться на девочку? Да и вообще, с какой стати она отбирает у женщины ее дочь? Она набрала полную грудь воздуха:
— Так, фрау Шёнтелер. Бабетта все чаще и чаще приходила ко мне, потому что вы все меньше о ней заботились. Вы принимали у себя внизу мужчин, сейчас я могу уже сказать, как все было. Комиссия по делам молодежи поручила мне заботиться о Бабетте, и поручение действует до сих пор. Девочке пора спать, сейчас слишком поздно. Отец пускай позвонит мне, и мы договоримся о форме общения. На сегодня хватит.