Покончив с завтраком, я отправился бродить по улицам. Бродить в точном смысле слова, а не так, как накануне вечером, когда у моего хождения была цель. Я наслаждался ощущением безопасности, которое дает город, где ты всего лишь чужак среди других чужаков. Чувствовал, что вам меня никогда не поймать.
Я снова смотрел на магазины, на воду, которая бежала по канавам вдоль тротуаров, на бары с коротенькими занавесками, закрывавшими полвитрины, и с оцинкованными стойками — мне казалось, будто я очутился в фильме про Мегрэ с Жаном Габеном.
В конце концов я вышел на прямоугольную площадь, почти целиком укрывшуюся под зеленым жестяным козырьком, на его опорах ветвились загогулины в стиле модерн. Крытый базар кишмя кишел женщинами в мусульманских одеждах и старыми алжирцами, они рылись в ящиках с некондицией, отыскивая вилок салата посвежее или не слишком мятые фрукты. На углу площади в киоске торговали арабскими газетами.
Ах да, газеты. Я спросил у продавца, но по его отрицательному жесту понял, что придется идти на вокзал. Там в одном киоске я купил «Коррьере» и присел с ним на скамейку у третьего пути.
«Полиция идет по следам убийцы с Навильо-Гранде». Таким заголовком открывались страницы, посвященные Милану. В статье снова говорилось о преступлении, об отсутствии мотива и несколько раз упоминалось мое имя. Странно, но пока я читал, мне казалось, что все это не имеет ко мне ровно никакого отношения, просто новость, как любая другая: не сразу привыкаешь к мысли, что о тебе пишут в газетах. Дочитав статью, я пролистал всю газету, выхватывая обрывки фраз и заголовков: прогноз погоды, бесконечные жалобы на евро, критика в адрес главы правительства, который, похоже, и в этом году не собирается присутствовать на торжествах 25 апреля.[9] Ну да, 25 апреля. Захотелось пойти на какой-нибудь праздник из тех, где поменьше помпы, прибиться к горстке седых партизан, посмотреть на возложение венка и спеть вместе с ними «Белла чао», пока, апрель за апрелем, партизан не останется вовсе.
Что за странные мысли. Наверное, уже начинается тоска по Италии.
Объявили прибытие пригородного поезда, и через несколько минут двери вагона, остановившегося как раз против меня, открылись, выплеснув на перрон десятки девушек и парней, приехавших походить в субботу по магазинам. Последней сошла с поезда крашеная блондинка лет двадцати пяти, может, тридцати. Броская, сильно накрашенная, в мини-юбке и сапогах выше колена. Ее каблуки процокали по перрону, который к тому времени снова опустел, и я провожал ее взглядом, покуда она не спустилась в подземный переход. Несмотря на откровенность, с которой она выставляла себя напоказ, блондинка меня волновала.
Я подумал, сколько времени прошло с тех пор, как я последний раз был с женщиной, и — по ассоциации — когда это было, что женщина меня любила или, по крайней мере, пыталась любить. Два года. Прошло больше двух лет с той поры, когда я в последний раз думал, что могу связать с кем-то свою жизнь. Мое заблуждение длилось несколько месяцев, потом вместе с моей фирмой исчезла и женщина. Да оно и к лучшему, в сущности это был очередной неудачный роман. Всякий раз я появлялся слишком поздно, вечно любовный треугольник, вечно соперник, с которым нужно бороться, вечно жених, муж, любовник.
К черту и потаскушку с ее сапогами и мини-юбкой.
Я поднялся со скамейки и снова пошел бродить по городу. Так до самого вечера. И весь следующий день.
В понедельник без пятнадцати девять я уже стоял у офиса Патрика, но предпочел подождать, прежде чем войти и спросить его. Напротив оказался бар со столиками на улице, я сел и заказал кофе. Не отрывая глаз от входа, я ждал, когда покажутся рыжие вихры. Прошло пять минут. В большой чашке появился кофе, а его все не было. Я подержал кубик сахара над поверхностью и смотрел, как он намокает, как оседает в темную жидкость. Взял второй кусок, потом третий и проделал с ними то же самое, так же медленно, надеясь, что вот-вот подойдет Патрик. Я цедил кофе, не отрывая взгляда от открытой двери, от консьержки, подметающей тротуар. В девять двадцать я не выдержал. Вошел и стал подниматься по каменным ступеням.
— Месье, — окликнула меня консьержка, — вот лифт.
— Спасибо, я не заметил.
Думаю, она не столько хотела избавить меня от утомительного подъема, сколько боялась, что я испачкаю лестницу, которую она только-только вымыла.