— Я пыталась до тебя дозвониться, — произнесла Бенет дрожащими губами. — Я звонила тебе часами…
— Неужели? Я слышала, что телефон дребезжит, когда проснулась в первый раз, потом подумала, что вряд ли это ты. Уж слишком ты занята своим малышом, чтобы еще беспокоиться и обо мне. Тогда я решила поискать твои запасные ключи, подъехать сюда, взять твою машину и попрактиковаться в вождении. Что и сделала. Этим я занималась все утро. Теперь мне никто не посмеет бросить в лицо, что я неопытный водитель. Ко мне вернулись все мои прежние навыки.
Бенет молчала. Это был самый простой и самый лучший вариант поведения с Мопсой. Контролировать себя, не выплескивать свой гнев и даже стараться изобразить на губах нечто вроде улыбки.
Во рту у Бенет была сушь, череп раскалывался от головной боли, в глазах мутилось. Джеймс, бледный до прозрачной голубизны, дышал все чаще и судорожнее. Каждое мгновение ему требовалась новая порция воздуха. На какую-то секунду перед ней возникло страшное видение — крохотный узкий проход, не толще вязальной спицы, через который воздух поступает в легкие Джеймса, питает кислородом его мозг и сердечко, поддерживает в нем жизнь. Она усилием воли отогнала это видение, но издала сдавленный стон, услышанный даже Мопсой.
Они все отправились в операционную. Мопса тоже втиснулась в кабину лифта.
— Круп? Ему будут делать операцию из-за крупа? Что за бред! — болтала она, не умолкая. — Осторожней, Бенет. По-моему, тебе вешают лапшу на уши. Кто лечит круп хирургическим ножом?
Иэн Рейборн оборвал ее не грубо, но резко.
— Опухоль в горле задушит мальчика вернее петли на шее.
Еще ни разу Бенет не замечала, чтобы он выражался с такой прямотой и чтобы такая суровость была в его тоне. Разозлила ли его Мопса? Или причиной его резкости была тревога за пациента?
Двойные двери лифта растворились. Иэн вышел первым, за ним медсестра с Джеймсом на руках.
Доктор Дрю, поднявшийся раньше, ждал их на этаже.
Бенет терялась — стоит ли ей настаивать на своем присутствии в операционной? Сейчас анестезиолог будет усыплять Джеймса, и сынишка все равно не ощутит близость матери возле себя.
К операционной прилегала комната, нечто вроде убогой гостиной, похожей на все подобные казенные помещения, не предназначенные для комфорта: жесткие прямые стулья и набор журналов, которые вряд ли кто-либо собирался перелистывать. Расположенная четырьмя этажами выше детского отделения, эта комната возносилась почти в небо. Из ее окон видны были верхушки шпилей старого здания, крыши домов вплоть до Хэмпстеда.
И пейзаж был такой зеленый, прекрасный, живой, что Бенет невольно спряталась от него под опущенными веками. Слишком ласковое было солнце снаружи, перебивающее искусственный свет в здании.
— С ним все будет в порядке? — вторглась в ее мысли Мопса. — Ему ничего не грозит?
Бенет держалась на последнем пределе, чтобы не упасть в обморок. Но с безумной матерью следовало вести себя осторожно. «Я не должна ее ненавидеть!» — твердила она себе как заклинание.
— Насколько я знаю, это рутинная процедура. Тебе известно об этом не меньше, чем мне.
— Сестре миссис Фентон делали подобную операцию. У нее был рак горла, и представь себе, она жива до сих пор.
«Молчи, только не отвечай ей, эгоистичной идиотке!»
— Твой отец звонил, когда ты была здесь, в больнице. Он очень обеспокоен тем, что ты оставила меня одну. Он несколько раз звонил из Испании, а это недешево. Я не сказала ему про Джеймса. Решила, что не стоит тратить время международных переговоров на пустяки.
Бесполезно что-либо втолковать ей, и тем более посвящать Мопсу в серьезность ситуации.
Бенет закрылась от ее светящегося пустым бессмысленным светом взгляда, распахнув на первой попавшейся странице журнал и уткнувшись в какой-то плотно набранный текст без иллюстраций. Ей вспомнились «Руки дерева» — все руки, рвущиеся из оков, взывающие о милосердии.
Двери в комнату ожидания автоматически раздвинулись, и внутрь шагнул Иэн Рейборн. Бенет одним движением преодолела расстояние, разделявшее их, все еще сжимая в руке раскрытый нелепый журнал, и тут же почувствовала, как ее ногти впиваются в тонкую дешевую бумагу.
Лицо доктора было серым и безжизненным, как и у Джеймса, когда мальчика вносили в операционную.
То, что он сообщил ей, хрипло и отрывисто, — что ему очень жаль, что это великое несчастье, что все меры были приняты — Бенет уже не услышала…