36 
— Можно позаимствовать у тебя снотворного? — обратилась Бенет к матери. — Я свое по глупости выбросила.
Мопса сказала, что лекарства у нее в спальне на прикроватной тумбочке, и пусть Бенет сама сходит за ними.
Бенет нашла пузырек с сонералом и упаковку валиума за фотографией Эдварда. Невольно она задержала взгляд на его лице, а он с фото смотрел куда-то в пространство, как бы нарочно мимо нее. Он был не только красив внешне, но, казалось, обладал впечатлительной, нежной, легко ранимой душой. Человек с таким лицом способен на глубокие чувства и может выразить их в словах и на деле. Атмосфера таинственности окружала Эдварда, пока он молчал, когда можно было просто любоваться его красотой. Но под привлекательной оболочкой не содержалось ничего, а если что и обнаруживалось, то такая малость и такая серая банальность. Ей больно было вспоминать, и было стыдно за себя, что на открытие этой истины у нее ушло целых три года.
Бенет приняла снотворное довольно рано, быстро уснула и спокойно проспала всю долгую ночь. Где спал ребенок, она не стала выяснять. В доме имелось пять спален, и к тому же в комнате Мопсы стояла вторая кровать. Утром мать вывела мальчика на воздух, конечно, не преминула воспользоваться складной коляской Джеймса.
Вещи, принадлежавшие сыну Бенет, поначалу куда-то исчезнувшие, объявлялись в нужный момент и исправно исполняли свои функции.
В этот день Мопсе надо было вновь посетить «Ройял Истерн» для прохождения дальнейших тестов, и она спросила, не согласится ли Бенет присмотреть за мальчиком в течение трех часов. Бенет это предвидела. Она знала — рано или поздно такая просьба от Мопсы последует.
— У меня, по-моему, нет выбора, — ответила она матери.
Мопса выглядела усталой. У нее появились темные мешки под глазами, а лицо осунулось. Опекать двухлетнего мальчишку было ей не по силам — Бенет догадывалась, что матери пришлось провести почти всю ночь на ногах, вскакивать с постели, если ребенок часто просыпался, начинал плакать, звать мать, а Мопса как-то пыталась его утихомирить.
Сочувствия к матери Бенет не испытывала. Для жалости к кому-либо кроме себя в ее опустошенной горем душе не было места.
Мальчик сегодня опять был одет в джинсовый комбинезон и красные сандалии. Бенет подумалось, что редко кто мог выбрать для своего ребенка более некрасивую и неподходящую обувь.
Эта мысль сразу же перекинула мостик к ее прежним суждениям о Барбаре Ллойд. Мальчик тем временем облюбовал лестницу, карабкаясь вверх по ступеням на четвереньках и съезжая вниз на заднице. Явно для него это было привычным занятием и никакой опасностью не грозило. Он почти не разговаривал, в отличие от других детей его не тянуло произносить какие-то слова, он чаще всего ограничивался нечленораздельными звуками. Когда он хотел что-нибудь, причем требовал с настойчивостью, то говорил о себе в третьем лице, употребляя имя Джей. Ни разу он не сказал Джеймс или Джим, или Джем, но всегда Джей.
Его необщительность, даже несколько враждебная замкнутость поражала Бенет. Каким-то странным образом ему хватало самого себя для всего, кроме тех случаев, когда он что-то требовал. То ли он был настолько самостоятелен, то ли самонадеян, но эти качества не привлекали, а, наоборот, отторгали его от Бенет. Она заняла свое обычное место на стуле у окна, чтобы быть поблизости в случае какого-либо происшествия.
Постоянно наблюдать за мальчиком было ей неинтересно и тягостно, поэтому она даже не заметила, как он ускользнул из поля ее зрения. Примерно через полчаса, как она видела его в последний раз, и без всякого желания Бенет все-таки решила встряхнуться и поискать его наверху.
Она нашла мальчика в кабинете. Он завладел пачкой чистой бумаги и, сидя на полу, разрисовывал лист за листом синей чернильной ручкой. Для удобства он подложил под листы ежедневник Бенет в твердой обложке. Случайно ли так получилось или он это придумал, но все-таки тут проглядывал какой-то смысл. И хотя мальчик изрядно перемазал чернилами руки и одежду, — заодно досталось и ежедневнику Бенет, — его труд имел некий результат. Он не просто портил бумагу, а рисовал вполне узнаваемые предметы. Можно было распознать на одном рисунке мужчину, на другом — женщину, какой-то дом и нечто, напоминающее мост.
Бенет подняла с полу один из рисунков и всмотрелась внимательно. Она была удивлена. Подобной работы можно было ожидать скорее от ребенка лет пяти-шести. Ей вспомнились детские рисунки на стене игровой комнаты больницы и плакат, висевший там же, — с «руками дерева». Память о времени, проведенном в той комнате, пронзила ее с такой остротой, что она, выронив листок с рисунком, отвернулась и впилась ногтями себе в ладони, чтобы физической болью приглушить боль душевную.
36 
