7

Уже миновали сутки, когда Бенет пришло в голову спросить, как зовут мальчика. Он был всего-навсего маленьким ребенком и попал в ее дом не по своей воле. Ей все равно придется сталкиваться с ним, пусть случайно и, насколько это возможно, реже, но знать его имя она должна. И тут возникло затруднение.

После заданного матери невинного вопроса на лице Мопсы появилось выражение полной растерянности. Она не хитрила нарочно по злобе и не изображала испуганного зайца, как бывало, когда на прямой вопрос требовался прямой ответ. Сейчас у нее был вид деревенской дурочки, которую спросили, как устроена Вселенная. Трудно было понять, что означала улыбочка, с которой она ответила:

— А я не знаю.

Днем их долго не было дома — ни Мопсы, ни мальчика. Она увезла его куда-то на машине. Бенет представилось, как он устроился в креслице Джеймса на заднем сиденье. К счастью, она не видела этого собственными глазами, иначе с ней мог случиться припадок. Она решила больше никуда не выходить при дневном свете. После наступления темноты — да, но никак не днем.

Мопса ездила по магазинам и привезла с собой покупки в больших пакетах от «Детского мира» и «Маркс энд Спенсер». Мальчик, чье имя, как сказала Мопса, она пока не выяснила, снял свою грязную курточку и возился с застежками сандалий.

— Знаешь, бесполезно меня обманывать. — Бенет заговорила тоном санитарки из психиатрической больницы. — Конечно, ты знаешь его имя.

Мопса присела, помогая мальчику справиться с сандалиями. На Бенет она посмотрела с изворотливым лукавством, исподтишка. Глаза ее бегали, избегая встречаться с устремленным на нее взглядом дочери. Она слегка склонила голову набок, как бы прикидывая, какова будет реакция Бенет на ответ, который Мопса намеревалась ей дать. Бенет не могла постичь, что же это за люди — Констанция Фентон и ее дочь, способные доверить маленького ребенка заботам Мопсы? В таких обстоятельствах имеет ли право Бенет самоустраниться и позволить матери заниматься мальчиком и не отвечать за все, что с ним может произойти?

Она пыталась отгородиться от этой мысли стеной, не дать себя вовлечь в водоворот предчувствий неминуемой беды, но защитные ограждения в ее мозгу рушились. Она хоть внешне старалась держаться твердо.

— Не увиливай, мать. Говори, как его имя.

— Джеймс.

Бенет смолчала. Ее рот будто заткнули плотным кляпом. Она пошла к себе наверх. Она не заплакала. Она не плакала с того момента, когда ей сказали, что Джеймс умер. Слезы казались ей ненужными, ничтожными и несопоставимыми с величиной, с необъятностью горя, постигшего ее.

Им пришлось говорить это дважды. Иэн Рейборн сказал ей про Джеймса, и она упала в обморок, а когда ее привели в чувство, рядом был опять Иэн Рейборн и с ним еще медсестра, и они повторили уже сказанное, добавив некоторые подробности. Это была их профессиональная обязанность, и Бенет, выслушивая то, что слышать было невыносимо, держала себя в руках.

Джеймс перестал дышать до того, как анестезиолог приготовился сделать ему укол. Его дыхательные пути были полностью перекрыты. Вероятно, если бы мистер Дрю предпринял экстренные меры — очень редко применяемые в отношении малышей — на полчаса раньше, если бы они могли предугадать, что аппарат искусственной вентиляции легких перестанет действовать… если… если…

  34