130 
— И совершаем ошибку, — растерянно проговорила она. — Ты ведь и сам это понимаешь, правда? Ты хочешь мира и покоя, у тебя размеренная, устоявшаяся жизнь, и я только помеха.
— Не надо заниматься уничижением. Да, ты упряма и своенравна, тут ничего не скажешь, но нарушителем спокойствия тебя уж никак не назовешь. И то, что я испытываю к тебе, тоже отнюдь не назовешь сугубо дружескими чувствами.
Женевьев осторожно высвободилась из его объятий, но Адам тут же снова прижал ее к груди и прошептал:
— Просто у меня нет шансов, да?
Женевьев не поняла, что он имеет в виду, но Адам не стал ей ничего объяснять — просто завладел ее губами. Это не был дружеский поцелуй. Страсть буквально пронизывала Адама. Для Женевьев его близость была блаженством, бальзамом, разливавшим свою сладость по всему ее телу, словно объятому пламенем. Ее губы, сначала сжатые, медленно, словно неохотно, приоткрылись и потом, побежденные, начали отвечать со все возрастающей страстью. Адам слышал, как у его груди гулко и неровно бьется ее сердце; его собственное, казалось, вот-вот разорвется от переполнившего все его существо чувства неземного наслаждения. Прерывисто дыша, он наконец оторвался от ее губ. Женевьев застонала, и этот стон любви прозвучал для него настоящей музыкой.
Черт побери, нет, он ей не друг!
— Ты все еще хочешь пожать мне руку? — спросил он девушку, возвращаясь к прежнему разговору, и без тени иронии посмотрел ей в глаза. Она положила голову ему на плечо и закрыла глаза, наслаждаясь блаженством мига.
Адам долго держал ее в объятиях, потом нежно отстранил от себя; он ни о чем не хотел сейчас думать, кроме ее желанного, податливого тела, но, к сожалению, мысли об Эзекиеле Джонсе разрушили идиллическое настроение.
— О чем ты подумал? — тихо спросила Женевьев.
— О проповеднике, — так же тихо ответил он.
— Я догадалась, что о чем-то неприятном, Ты стиснул меня так сильно, что я чуть не задохнулась, а твое тело затвердело, как камень.
Он заставил себя расслабиться.
— Так лучше?
— Да, — ответила Женевьев. — Наверное, мне пора слезть с твоих коленей, но мне совсем не хочется шевелиться, — призналась она. — Я тоже думала о нем. Считаешь, он сказал правду насчет того, что ему уже доводилось убивать? Или просто пугал?
— Мне кажется, Джонс говорил правду, и я хочу узнать всю его подноготную. Как его настоящее имя?
— ГеНри Стивене, — сообщила Женевьев. — Я слышала, как Льюис однажды назвал его так. Эзекиел пришел в бешенство. Он угрожал Льюису, кричал, что если тот еще когда-нибудь посмеет назвать его этим именем, то сильно об этом пожалеет. Так вопил, что половина хора все слышала.
Значит, Генри Стивенс. Ладно, Адам это запомнит. Интересно, проповедник сменил имя, потому что решил стать другим человеком или хотел избежать наказания за совершенное преступление? Адам решил выяснить это как можно скорее.
— Когда мы доберемся до Солт-Лейк-Сити, то мы пойдем к начальнику полиции.
— Вряд ли мы его застанем. Ты помнишь, мистер Стипл говорил насчет ограбления банка в Миддлтоне? Все служители правосудия сейчас там.
План возник в голове Адама внезапно, и настолько удачный, что он даже довольно улыбнулся. Да, идея прекрасная, и, если это сработает, стоит рискнуть. Эзекиел получил бы по заслугам, и Адаму не потребовалось бы его убивать. Но было много «если»: если он сможет найти безопасное место для Женевьев, если заманит Эзекиела за собой в Миддлтон, если шериф окажется там!.. Вот тогда Адам привел бы этого ублюдка Эзекиела прямо ему в руки.
— Я думаю, мы должны разделиться, — сказала Женевьев.
Сама того не ведая, она высказала вслух его мысли.
— Ты так думаешь? — спросил он.
— Да, — сказала Женевьев. — Один из нас должен повести Эзекиела на север, а другой — взять деньги и ехать в Канзас.
— Пока я не разберусь с Эзекиелом и его дружками, деньги надо положить в банк, — возразил Адам.
— Ты с ума сошел! Да ты знаешь, сколько банков грабят в этих местах? Деньги непременно украдут. Мой план лучше.
— Нет, мой. Мы найдем безопасное место для тебя, а я вплотную займусь Эзекиелом.
— Это даже не подлежит обсуждению — это мое дело.
— Это наше общее дело. Ты со мной не поедешь. Я стану за тебя волноваться и не смогу сосредоточиться на деле.
— Очень приятно, что ты за меня волнуешься, Адам, но я не желаю оставаться в стороне. Неужели я буду где-нибудь спокойно отсиживаться, пока ты подвергаешь себя серьезному риску? Даже слышать об этом не хочу. Он улыбнулся.
130 
