92 
— Он настолько плох?
— То, что он прикован к коляске, — еще полбеды. Но ему еще вырезали селезенку.
— Про это я не знал. Это серьезно?
— При потере селезенки увеличивается риск подхватить инфекцию, — объяснила она. — Селезенка — это вроде как фильтр крови и ее резервный запас. Вот почему Эрик так легко устает. — Энгельбертина покачала головой. — Очень сомнительно, чтоб ему удалось добраться до Вены. Даже на машине Генриха. Вена ведь почти в пятистах километрах отсюда?
— Не помню. Я уже давно не живу в Вене. И не могу сказать, чтобы я особо обожал венцев. Они оказались отъявленными немцами, только на австрийский лад.
— Как Гитлер?
— Нет, Гитлер был очень немецким австрийцем. Вот в чем разница. — Я примолк. — А о какой сумме идет речь, как думаешь? Я о наследстве.
— Наверняка не знаю. Но семье Груэн принадлежал один из самых больших сахарных заводов в Центральной Европе. — Энгельбертина пожала плечами. — Так что, наверное, очень много. А на сладкое все падки, верно?
— В Австрии точно, — согласился я. — Там на сладкое летят, как…
— А ты ничего не забыл? — перебила она меня. — Я, между прочим, австриячка.
— И спорю, очень этим гордишься. Когда нацисты аннексировали Австрию в тысяча девятьсот тридцать восьмом, я жил в Берлине и помню, как австрийские евреи хлынули в Берлин, потому что надеялись, что берлинцы терпимее венцев.
— И как — терпимее?
— Некоторое время были. Берлин нацисты никогда особо не жаловали, знаешь ли. Им потребовалось много времени, чтобы поставить город на колени. Много времени и много крови. Берлин служил просто витриной для известных событий, но истинным сердцем нацизма всегда был Мюнхен. И не удивлюсь, если остается им до сих пор. — Я закурил. — Знаешь, Энгельбертина, я завидую тебе. У тебя хотя бы есть выбор: называть себя австриячкой или еврейкой. А я немец, и уже ничего не могу с этим поделать. А сейчас это все равно что носить метку Каина.
Энгельбертина сжала мне руку.
— У Каина был брат, — заметила она. — А у тебя есть друг, человек, похожий на тебя, словно родной брат. Может, ты сумеешь помочь ему, Берни? Ведь это твоя работа — помогать людям?
— Ты говоришь так, будто быть детективом — благородное призвание. Парсифаль, Святой Грааль и пять часов Вагнера! Это не обо мне, Энгельбертина. Я скорее рыцарь пивной кружки и три минуты могу послушать какую-нибудь музычку полегче.
— Ну так соверши хоть разок что-нибудь благородное! — отрезала она. — Что-то хорошее, бескорыстное. Я уверена, ты сумеешь придумать — что. Для Эрика, например.
— Ну, не знаю. Зачем совершать хорошие поступки?
— Я могу тебе сказать. Если у тебя есть время и терпение слушать и желание переменить свою жизнь.
Ну вот, дождался. Это она, конечно, о религии. Нет, я не стану обсуждать эту тему, а уж тем более с ней.
— Впрочем, кое-что я смогу сделать, — заторопился я. — Кое-что благородное. Ничего благороднее, не опрокинув в себя пары кружек пива, придумать я пока не могу.
— Что ж, давай послушаем. Сейчас мне как раз хочется, чтобы ты произвел на меня впечатление.
— Моя дорогая девочка, тебе всегда этого хочется, — ответил я. — Но я тут ни при чем. Ты смотришь на меня так, как будто думаешь, что я не способен совершить ничего дурного. Но я способен. И совершаю. — Я помолчал немного. — Скажи, ты действительно считаешь, что я сильно похож на Эрика?
Она кивнула:
— Ты и сам это знаешь, Берни.
— Из близких родственников у него была только мать, так?
— Да. Только мать.
— И она не знала, что он прикован к инвалидному креслу?
— Знала, что он тяжело ранен, — и все. Подробности ей были неизвестны.
— Тогда скажи: как ты думаешь, я смогу сойти за него?
Энгельбертина пристально взглянула в мое лицо, чуть поразмышляла и закивала:
— Замечательная идея! Насколько я знаю, он уже лет двадцать не был в Вене. А за двадцать лет люди здорово меняются.
— Особенно за такие двадцать, — вздохнул я. — Где его паспорт?
— Блестящая мысль! — воскликнула Энгельбертина.
— Но не очень благородная.
— Зато практичная. А в этой ситуации практичность еще получше благородства. Мне бы такое и в голову не пришло!
Встав, она открыла бюро, вынула бумажный пакет и протянула его мне.
Я достал паспорт и фотографию. Срок действия паспорта еще не вышел. Критически вгляделся в фото. Потом передал паспорт ей. Энгельбертина взглянула на снимок и пробежала пальцами по моим волосам, словно проверяя, не слишком ли много в них седины.
92 
