Особенно,... 
68 
Тело Быкова охватила дрожь, он медленно отходил от схлестки, все поплыло в глазах, и он шатко побрел к лужице воды в кювете, отмывать себя и успокаиваться. Сознание содеянного открылось ему, и вдруг стало страшно посмотреть Ирине в глаза, страшно видеть людей, ибо на их глазах он творил смерть и не знал, как она примет все это… Непостижима тайна женской души. Примет ли она его, окровавленного и уставшего, поломавшего столько великих миров, коим является человек, уничтожившего будущие поколения этих валяющихся в неестественных позах трупов. Судья ли он им? Имел ли право на это?
…Она подбежала к нему с рыданиями; щупала его всего, целовала его лицо, искала раны на его теле, опахнула своим милосердием и состраданием. Он слышал ее далекий голос, как сквозь вату:
- Где болит? Ты ранен? Откуда кровь? Ты весь в крови…
- Прости.. тихо промолвил он, — тебе нельзя было это видеть. Я ее отмолю в нашем храме…
Егор вымученно улыбнулся и поднялся на ноги, стряхивая воду с рук и вытирая их о себя.
— Скорее, скорее! — крикнул Лебедев, — сзади идет колонна наших, нам еще не хватает новых приключений.
Егор с Ириной заскочили в машину, и она рванула с места. Быков откинул голову назад, медленно отходил от схватки, все тело налилось усталостью и болью. Николай Селянинов радостно пересказывал бой, возбужденно теребил Егора, но Ирина поняла его усталость и отрешенность, отстранила руку вологодского.
— Отстань, пусть отдохнет.
— Ну-у! Дал жару, — теперь уж Лебедев возбужденно оборачивался и искал глазами его внимания, — я подобного никогда не видел.
— Оставьте его в покое, — повысила голос Ирина, — он не виновен в этом… если бы не он…
— Это японский ритуальный прием… Кацумато так показывал один раз на теленке… но я не хотел, я не думал это делать. Все случилось само собой… если бы не нож, я бы его взял живым… Мне самому страшно… Прости меня, Ирина.
— Успокойся, — она нежно гладила его по голове и чуяла рукой, как сквозь его волосы исходит какой-то огненный свет, она ощущала Егора как раскаленную солнечную плазму и пыталась остудить; теребила пальцами волосы, трогала щеки, мягко прижималась к нему — и услышала едва внятный шепот:
— Я защищал тебя…
— Я знаю, успокойся… все прошло. Все избылось, все позади, милый…
* * *
Следующим днем машина просигналила у ворот окруженного высокими стенами монастыря, и они тут же распахнулись, пропуская ее внутрь. На стенах и башнях дежурили часовые, у храма стоял новенький ЗИС, крытый брезентом. Навстречу приехавшим выскочил высокий, широкоплечий офицер с двумя шпалами на петлицах, весело козырнул, приветствуя Лебедева.
- Ну вот мы и дома, — облегченно выдохнул он, — отдирая уставшие руки от баранки. — Сейчас помыться с дороги и в трапезную, пообедаем и спать. Сбор в двадцать часов на совещание.
Они вылезли из машины, оглядываясь кругом. В монастыре стояли древний собор, две церкви и строения, где когда-то жили монахи. Зияли пустотой звонницы, колокола сняты в эпоху борьбы воинствующих безбожников со старым бытом. Монастырь стоял на холме у большого озера, во дворе буйно росла зелень, лиственницы и сосны в два обхвата окружали кладбище с каменными надгробьями и коваными крестами. Поблекшая позолота куполов собора и церквей тускло светилась над их головами. Ветви яблонь в саду обвисли под тяжестью еще зеленых плодов. Дорожки чисто подметены и присыпаны песочком. И вообще монастырь удивительно сохранил свой порядок и благолепие, ощущаемый во всем лад, но чувствовался тут и особый армейский порядок. Меж деревьев натянуты телефонные провода, торчит антенна рации, а над воротами и на колокольне Окаемов заметил притаившихся стражей с ручными пулеметами.
Илья Иванович с интересом рассматривал древний собор, он походил на храмы Владимира и Новгорода, вологодской Софии и другие первокаменные русские храмы. Узкие оконца его помнили звон тетивы луков, выстрелы первых ружей. Каменная искусная резьба и особая асимметрия в архитектуре создавали ему объемный и мощный образ, ощущение полета… Стая голубей колесом ходила над ним, легкий ветерок звякал оторванным куском жести на крыше. Там без присмотра буйно проросла трава, на церквах и строениях отшелушилась штукатурка и чувствовалось подступающее изветшание, без ухода и любовного присмотра монахов всего этого окруженного стенами духовного мира затворников. Двери храмов были заперты на тяжелые навесные замки, проржавевшие от сырости. Печально вздыхая, Окаемов бродил по монастырю, ограбленному и разрушаемому, приспособленному для иных, может, для благих, но греховных мирских целей. Он осуждал Лебедева за то, что разведшкола размещена им именно в монастыре. Трудно будет тут сосредоточиться и работать. Раз за разом придется уходить в иной прошлый мир, мыслями непокойными ловить каждую деталь, каждый живой кирпич этой русской крепости, уложенной трепетной рукой далекого предка во благо Отечества и твердости веры. Егор с Ириной тоже бродили по саду, Ирина с наслаждением грызла зеленое яблоко, и глаза ее искрились смехом, радостью, что судьба благосклонна и не разлучает пока их, дозволяет ей быть рядом с ним, слышать его голос, видеть его улыбку, чуять тепло его руки. Она сорвала крупную антоновку и подала Егору.
68 
