Проводник наконец вспомнил, что ранка кровоточит, и вернул повязку на место, но карий взгляд следил не за движениями рук, а буравил моё лицо:
— Именно, что не обязан... Как это вообще произошло? Ни один из Проводников никогда не уговаривал духов!
— И зря. Все они некогда были людьми, а с любым человеком можно найти общий язык. Если очень захотеть.
— Ты не понимаешь... Духи не желают слушать живых, вот в чём трудность. И даже если слушают, то не придают услышанному значения, потому что полагают себя выше живущих. Потому что находятся совсем близко к Порогу, но не могут его переступить. Райг мог бы послушаться только того, кто уходил в Серые Пределы и смог вернуться!
«Благодарю тебя, вернувшийся...» Я ясно слышал последние слова духа в чужом теле. Он назвал меня «вернувшимся», значит... И глупая улыбка расползается по моим губам.
Ну конечно! Мне же довелось побывать у Дагъяра, правда, в Круг Теней допущен не был, но гулял совсем рядышком. В шаге от небытия. Или уже в шаге за ним.
— Чему ты улыбаешься? — Проводник сдвинул брови, почувствовав подвох.
— Будешь смеяться, но... Так получилось, что я как раз и уходил, и возвращался.
— Ты умирал?
— Почти. Наверное. Не знаю, как это выглядело снаружи, но, скорее всего, именно умирал.
— Как? Когда?
— Не так уж и давно. И позволь не углубляться в воспоминания, в них нет ничего приятного.
— Потому тебе и удалось уговорить райга... Но... Ты знал, да? Ты нарочно заставил меня устроить разговор с духом?
Я поднялся на ноги, разминая затёкшие мышцы:
— Веришь или нет, не знал. Ничегошеньки. Даже не предполагал. Просто подумал: почему бы не поболтать? И оказался в выигрыше. Райг скован клятвой, кораблю больше ничто не угрожает, все могут спокойно возвращаться к прерванным делам и...
— В выигрыше!
Он почти выплюнул это слово. Откуда взялась злость? Я спас его жизнь, избавил от необходимости жертвовать собой, вообще добился наилучшего результата при наименьших усилиях. И на меня злятся? За что?!
— Я что-то сделал не так?
Проводник тоже встал, отвернулся к реке и тяжело опёрся ладонями о борт.
— Всё так, верно... Прости, что сорвался. Это моё горе, а не твоё.
— Горе?
Он сжал губы замком, не желая рассказывать большего, но когда меня останавливало чужое упрямство?
— Тебе нужно было уничтожить райга, да? Во что бы то ни стало? Но, как мне говорили, Проводники очень редко приносят себя в жертву, чтобы спасти других. Вообще никогда не приносят.
— Потому что все они жалкие трусы!
— Но ты тоже один из них.
Он повернул голову, позволяя увидеть карие озёра боли:
— Да, именно «один из»! И я устал прятаться за чужими спинами, отправляя безвинных на смерть! Можешь это понять? Устал!
— Могу. Так же хорошо понимаю и то, что рождённому воином никогда не удастся стать палачом, как бы его ни ломала жизнь.
Боль сменилась отчаянным удивлением:
— Откуда ты узнал?
— Что именно?
— О воине. О том, что я родился...
— Сведённый рисунок на твоей спине. Тебе было лет семнадцать, верно?
Он опустил голову, вспоминая:
— Почти. Оставался всего месяц до праздника, на котором мой Знак ожидало изменение... И оно произошло, но вовсе не так, как я мечтал.
— Случилось несчастье?
— Я сам был виноват. Пропустил разминку, а когда в учебном бою нужно было остановить трудную атаку, порвал сухожилия. Очень сильно порвал. Они зажили, правда, так и не вернув прежнюю гибкость, но... Не в них дело. Я честно рассказал, почему повредил ногу. Признал свою вину. И Совет лишил меня права оставаться воином.
— Жестоко.
Проводник несогласно качнул головой:
— Справедливо. Я был уже совсем взрослым, но совершил ошибку, которую не спускают с рук и детям. Мне нужно было отказаться от боя, признаться в беспечности... А я струсил. Решил: и так всё получится.
— У лэрров суровые законы.
— Я не жалуюсь.
— Но как ты оказался среди борцов с райгами?
— Заезжий Проводник нашёл у меня подходящие способности. Очень маленькие, слабые, но всё же... Мне некуда было идти, к тому же показалось достойным продолжать защищать людей, хоть и на другом поле боя, с другим оружием в руках. Но каким же я был дураком, соглашаясь! Сначала всё и вправду выглядело благородным, пока меня учили и не допускали до настоящих дел. А потом, когда я увидел, как сжигают целые дома, услышал крики гибнущих в огне людей... Но отказываться было поздно — с меня уже взяли присягу на верность, и нарушить данное слово я не мог.