– Покажите этому типу, на что может сгодиться наша старая добрая рурская сталь.
Мне стало страшно за Ученого Фи, которому не хватило бы сил, чтобы справиться и с одним нацистом, не говоря уж о целой ораве. Фроменталь тоже казался слегка обеспокоенным, но когда я шагнул было навстречу Лукенбаху, удержал меня взмахом руки. Очевидно, этот жест должен был означать, что Фроменталю не впервой наблюдать подобную сцену.
Ученый Фи, не меняя позы и не меняясь в лице, бесстрастно наблюдал за приближающимся эсэсовским офицером. Тот подходил все ближе, а ученый продолжал едва слышно бормотать что-то по-гречески: то ли молился за упокой своей души, то ли читал некое охранительное заклинание…
Взгляд лейтенанта способен был напугать кого угодно. Я столько раз за последние месяцы встречал этот стеклянный взгляд – взгляд садиста, существа, которому позволили удовлетворять свои самые злодейские желания во имя высшей справедливости. Что нацисты привнесли в наш несчастный мир, какое зло они пробудили? Между релятивизмом и обманом не осталось места для человеческой совести. А без совести, подумалось мне, существуют лишь алчность и полное забвение – вечность несформировавшегося Хаоса или мумифицированного Порядка, который подыскал себе замечательный способ выражения в бреднях коммунистов и нацистов; те и другие сводили жизнь к мрачному набору прописных истин, из которых вытекали разве что стерилизация и смерть, а альтернатива, то бишь пресловутый «свободный капитализм», также вела нас к гибели. Жизнь цветет, когда силы находятся в равновесии. Нацистский «порядок» претендовал на установление равновесия; однако подобное «упрощение» многообразного мира знаменовало собой на деле тотальное разрушение. Фундаментальная логика: вызов – ответ, действие – противодействие. И сейчас мне, похоже, предстояло стать свидетелем очередного проявления стихии разрушения.
Налитые кровью глаза Лукенбаха сулили смерть. Лейтенант вытянул руку с кинжалом и оскалился по-волчьи, глядя на Ученого Фи. Пройти ему оставалось два-три шага.
Не в силах спокойно смотреть на происходящее, я метну лея навстречу эсэсовцу. Фроменталь пытался меня удержать, но не сумел. Однако добраться до лейтенанта я не смог: передо мной возник призрак в доспехах, столь же вычурных, как и на фигуре, которую я заметил в тенях; только у этого доспех был иссиня-черным. Забрало открыто, лицо – как оно мне знакомо, это лицо! Изможденное, бледное, с пронзительными рубиновыми глазами. Мое собственное лицо. Мой двойник! То самое существо, которое я видел в своих снах, которое являлось мне в концлагере.
Его появление потрясло меня настолько, что я застыл как вкопанный, и нацист прошагал мимо.
– Кто ты? – выдавил я.
Мой двойник что-то ответил – во всяком случае, губы его зашевелились, – но я ничего не услышал. Тогда он отступил в сторону. Я повернулся за ним – и увидел, что он вновь пропал.
Между тем Лукенбах приблизился к намеченной жертве почти вплотную.
Ученый Фи неторопливо воздел длинную холеную руку, как бы в предостережение. Лукенбах и не подумал остановиться, будто шел под гипнозом. Пальцы его крепче стиснули рукоять кинжала, он готовился нанести удар.
На сей раз мы оба – и я, и Фроменталь – рванулись было помешать эсэсовцу, но ученый взмахом руки заставил нас замереть на месте. Когда же Лукенбах приблизился на расстояние удара, Фи вдруг раскрыл рот – широко-широко (человек так не может, словно змея разинула пасть) – и закричал.
Крик одновременно был ужасен – и мелодичен. Казалось, он извивается под высоким сводом пещеры, среди сталактитов, которые задребезжали в ответви мелко затряслись, угрожая рухнуть нам на головы. Впрочем, откуда-то я знал, что этот крик был «сфокусирован», что ли, и его направление и сила в точности соответствовали необходимому.
Треньк, треньк… Ледяные кристаллы позвякивали, негромко бормотали. Но ни один не сорвался.
Крик мнился бесконечным, безгранично протяженным в пространстве и во времени. Под самым сводом пещеры постепенно возник отзвук – ноты словно перетекали одна в другую, и неожиданно рулада оборвалась с резким щелчком.
От группы сталактитов оторвалось ледяное копье – впечатление было такое, словно это произошло по воле Ученого Фи. Оно устремилось вниз, к ухмыляющемуся лейтенанту Лукенбаху, который, по всей видимости, решил, что его противник кричит от страха.
Копье зависло в нескольких сантиметрах над головой эсэсовца. Оно как будто и вправду подчинялось воле Фи.