— Я, конечно, не юная, и не блондинка, но в моих губах, по странному стечению обстоятельств тоже не присутствует ни капли силикона. Правда, гораздо охотнее с твоим достоинством поработают мои пальцы, причем хватит и секунды, чтобы доставить тебя в… Вот только не знаю, берут ли в рай грешников, вынуждающих молодых девушек краснеть от стыда?
Госпожа секретарь бесстрастным тоном потребовала:
— Покажите мне последний фрагмент. Я должна внести его содержание в протокол.
— Ну что вы, что вы! — пошел на попятную Грюнберг. — Это была всего лишь шутка, так сказать, для разряжения обстановки… Фроляйн успешно сдала экзамен, и у меня нет к ней ни малейших претензий!
— Вы подпишетесь под своими словами? — с нажимом спросила фрау Эртте.
— Разумеется, подпишусь! — Ханс вскочил на ноги. — Позвольте поздравить вас, фроляйн Цилинска! С этого дня вы становитесь членом нашей большой и дружной…
— Вот уж кем-кем, а членом я становиться как-то не расположена, — угрюмо заметила Ева.
***
Блюстителя чистоты и нравственности я догнал в третьем повороте коридора, огибающего здание Коллегии по всему периметру.
— Что тебе сделала эта девушка?
Грюнберг растянул губы в слащавой улыбке и мечтательно прогнусил:
— Несколько восхитительных, великолепных, потрясающих ми… Ой, извини, ты, наверное, имеешь в виду фроляйн Цилинску?
— Несмешная шутка.
— Зато твое сегодняшнее представление произвело на всех неотразимое впечатление. Браво! — Он с расстановкой три раза хлопнул в ладоши.
— Рад, что тебе понравилось.
— Каждый раз, когда я смотрю на тебя, Джек, мне становится невыносимо горько и больно за погубленное будущее человечества. Сколько сил, выдумки и неподдельного энтузиазма такой упорный человек, как ты, тратит на удовлетворение никчемных капризов… Уму непостижимо!
Форма выражения несколько изменилась, приобретя новые акценты и оттенки, но общий смысл отрешенно-возвышенной тирады остался прежним, хорошо изученным мной за прошедшие пять лет: герр Грюнберг презирал меня всеми фибрами обожженной ненавистью души.
— И в чем же именно состоял мой последний каприз?
Ханс прислонился к стене и взглянул на меня снизу вверх. Помимо вины «выкидыша науки» в неожиданном взрыве тихого общества ройменбургских медиумов и глубокого убеждения в том, что я оставляю после себя преимущественно грязные следы, моего визави раздражали еще и вещи сугубо объективные, в частности, разница в возрасте и росте. Годами герр Грюнберг только-только приближался к сорока, что не давало достаточного превосходства над моими тридцатью тремя, а в высоту и вовсе уступал мне сантиметров двадцать.
— Этой девице нечего делать в регистре Коллегии.
— Ты забыл добавить: как и мне.
— О тебе отдельный разговор, Джек. При всей твоей… детской непосредственности, ты все-таки мужчина, к тому же проработавший несколько лет в полиции. А она?
— Фроляйн Цилинска станет хорошим сьюпом.
— Вот-вот! — Грюнберг энергично кивнул. — Ключевое слово «станет». Вопрос, так сказать, далекого будущего, а живем-то мы в настоящем! Неужели твоих мозгов не хватает на понимание этой простейшей из истин?
Обижаться на «блюстителя чистоты и нравственности» можно было только по первому, свеженькому впечатлению от знакомства, пока не становилось ясно, что он не делает исключения ни для кого, и даже с патриархами Коллегии разговаривает в том же высокомерно-наставительном тоне. Я и не обиделся. За себя. А вот за Еву…
— Ты не веришь в ее способности?
Ханс упер затылок в стену и издал долгий протяжный то ли всхлип, то ли вой:
— Да причем тут… Считаешь, я нарочно выбрал ту пикантную рекламу?
— Скажешь, нет?
— Не скажу. Но я преследовал совсем иную цель, чем видится тебе. «Не смогла ответить… воспитание не позволило…» Чушь! Медиумы стоят в стороне от морали, и ты прекрасно это знаешь. Почему же воспитание стыдливо молчит, когда девица посещает чужие головы?
Прав, чертяка. Все мы лезем плохо вымытыми руками в хрупкое, как первый ледок, человеческое сознание, копаемся там, безжалостно выдергиваем то, что потребуется и не чувствуем ни малейших угрызений совести.
— Она привыкнет. Или научится.
Грюнберг покачал головой:
— Ошибаешься. Хочешь объясню, почему?
Ну, раз уж ко мне снизошли, грех не воспользоваться случаем: