— Нет, не помню.
— Папа ведь дал подарок тебе, чтобы ты преподнес его за праздничным столом. Мама развернула коробочку, крышка отскочила и стукнула тебя по носу, и тут раскрылся бумажный цветок. Внутри цветка лежало кольцо. Получилось очень романтично. Мама была тронута. Я помню выражение ее лица.
— Она, должно быть, знала, что с ней что-то случится, — сказал Пако. — Все время ходила к мессе, носила только то колечко, которое подарил ей отец. То же самое было и со мной, перед тем как меня пырнул бык в «Ла-Маэстранса».
— А что именно? — поинтересовался Хавьер, зачарованный этими картинками из далекого прошлого. Он даже потрогал нос, пытаясь вспомнить, как получил по нему крышкой коробки.
— Я знал, что что-то произойдет.
— Откуда? — спросил тесть Пако, величайший из скептиков.
— Знал, и все, — ответил Пако. — Я чувствовал, что близится великий момент, но по молодости и самонадеянности полагал, что это момент славы.
— Но как ты чувствовал? — продолжал допытываться тесть.
— Ну, не знаю, — пытался объяснить Пако, помогая себе жестами, — было такое ощущение, что все сходится вместе.
— Как лучи в одной точке, — кивнул Хавьер.
— Тореадоры всегда очень суеверны, — заявил тесть.
— Ну да, когда так рискуешь жизнью… все имеет значение, — сказал Пако. — Звезды, планеты…
— Они сходят ради тебя с орбит, что ли? — не унимался тесть.
— Я преувеличиваю, — ответил Пако. — Может, это просто было шестое чувство. Может, только оглядываясь назад, я вижу какой-то особый смысл в событии, которое в считанные секунды перечеркнуло мою молодость.
— Прости, Пако, — смутился тесть. — У меня и в мыслях не было приуменьшать…
— Но поэтому я и хотел быть матадором, — продолжал Пако. — Мне нравилась определенность опасности. Это как проживать жизнь с осознанием всех ее подвохов. Случилось лишь то, что я неверно истолковал знаки. Никто не смог бы предсказать то несчастье. Пока я раззадоривал быка мулетой, он ни разу не свернул за ней направо, носился исключительно по прямой и вдруг… когда я оказался как раз над рогами, боднул с изворотом вправо. Как бы то ни было, мне посчастливилось остаться в живых. Это как мама сказала Мануэле: «Бог дал, Бог и взял». Без всяких причин.
На этом обед закончился, и Мануэла со своей компанией уехала. Семейство Пако и его родственники со стороны жены пошли наверх соснуть. Хавьер и Пако остались сидеть во дворике с бутылкой бренди. Пако сильно наклюкался.
— Может, ты был слишком умным для тореро, — начал Хавьер.
— Я жутко учился в школе.
— Тогда, может, ты слишком много думал.
— Да ничего подобного, — отмахнулся Пако. — Это уже потом пришли раздумья. Когда бык меня покалечил, я занялся наведением порядка у себя в голове. Все сообщения и видеоматериалы о моих звездных мгновениях, которых никогда не было и никогда не будет, отправились в мусорное ведро. После этого я ощутил жуткую пустоту. Меня мучили ночные кошмары, и все решили, что я заново переживаю тот жуткий момент, но для меня-то это было в прошлом. Мои страшные сны были о будущем.
Пако налил себе еще бренди и подвинул бутылку Хавьеру; тот покачал головой. Пако перекатил через стол цилиндрическую сигару, и Хавьер тем же путем отправил ее ему обратно.
— Образец самообладания, — буркнул старший брат.
— Ты и в самом деле так думаешь? — спросил Хавьер, чуть не расхохотавшись.
— Да-да. Ты всегда спокоен и невозмутим. Не то что я. Я был в полном мраке. Нога как тряпка, и никаких перспектив. Ты же знаешь, меня спас папа. Он устроил меня на ферме. Купил мне первое стадо. Он дисциплинировал меня… задал направление.
— Конечно, он был солдатом и понимал, что нужно мужчине, — сказал Хавьер, сознавая, что ради Пако несколько приукрашивает правду.
— Ты все еще читаешь его дневники?
— Почти каждую ночь.
— Это как-то меняет твое отношение к нему?
— Видишь ли, он писал абсолютно, до ужаса честно. И это заставляет меня восхищаться им, но его откровения… — ответил Хавьер, помотав головой.
— С каких пор он был в Легионе? — спросил Пако. — Они ведь творили черт-те что, эти легионеры, ты ведь знаешь.
— Он участвовал в нескольких кровавых акциях истребления в Испании во время гражданской войны и в России во время Второй мировой войны. Какая-то доля зверства, приобретенного им в этих войнах, продолжала жить в нем, даже когда он перебрался в Танжер.