49 
Не уловил – то ли споткнулась, то ли слишком сильно топнула по неровному мощению.
– Вы ее знаете?
Явно борется с собой, чтобы не лгать. Наконец сказала «да».
Делая вид, что не заметил ее реакции, он стал доверительно объяснять:
– Эта сестра очень добра была к моей матери, вот она и привязалась к ней. Мы с братом с такой радостью узнали, что сестра здесь. Она, ну, вы понимаете… вроде как успокаивающе действовала. – Опять кинул взгляд сверху. – Уверен, вам-то известно, как это бывает со стариками. Иногда они… – и не договорил.
Сестра Клара открыла очередную дверь:
– А это кухня.
Брунетти осмотрелся – надо проявить интерес.
Закончив инспекцию кухни, пошли в противоположном направлении – к лестнице.
– Пациентки там, наверху. Синьора Вьотти сегодня уехала с сыном на денек, так что вы можете посмотреть ее комнату.
Брунетти не стал говорить сестре, что, по его мнению, подумала бы об этом синьора Вьотти, и последовал за ней по еще одному коридору – этот окрашен в светло-кремовый цвет с теми же вездесущими поручнями.
Клара открыла дверь, и он заглянул в комнату и произнес все, что полагается говорить при встрече с уютной стерильностью. По окончании этой процедуры сестра опять направилась к лестнице.
– Прежде чем повидать мать-настоятельницу, я хотел бы поздороваться с сестрой Иммаколатой, – выразил желание Брунетти и поспешно добавил: – Если возможно, конечно, – если не буду отрывать сестру от ее обязанностей.
– Сестры Иммаколаты здесь больше нет, – сообщила она сдавленным голосом.
– О, как жаль, грустно это слышать. Моя мать будет очень расстроена. И брат тоже. – Попытался придать голосу интонацию покорности, – он мыслит философски. – Но дело Господне надо делать независимо от того, куда нас направляют. – Монахиня никак на это не отозвалась, и он поинтересовался: – Что, ее перевели на работу в другой дом престарелых, сестра?
– Ее больше нет с нами.
Он резко остановился, будто в изумлении:
– Умерла? Господи Боже, сестра, это ужасно! – Потом, вспомнив о благочестии и о том, что оно предписывает, прошептал: – Да помилует Господь душу ее!
– Да помилует Господь душу ее, истинно так. – И обернулась к нему. – Она ушла из ордена. Не умерла. Один пациент застал ее за кражей денег из его комнаты.
– Господи, какой кошмар! – воскликнул Брунетти.
– А когда он поймал ее, она толкнула его на пол и сломала ему запястье. Потом ушла, просто исчезла.
– Полицию вызывали?
– Нет, по-моему. Никто не хотел устраивать скандал.
– Когда это случилось?
– Несколько недель назад.
– Ну, думаю, надо сообщить в полицию. Такая личность не должна гулять на свободе. Воспользоваться доверием и слабостью стариков… это отвратительно.
Сестра Клара воздержалась от ответных комментариев. Впустила его в узкий холл, повернула направо и остановилась перед тяжелой деревянной дверью. Постучалась, услышала изнутри голос, открыла дверь и вошла внутрь. Через несколько секунд она появилась:
– Мать-настоятельница примет вас.
Брунетти поблагодарил ее:
– Permesso. – И ступил внутрь, закрыв за собой дверь – узаконил свое присутствие здесь.
Огляделся: практически пусто, единственное украшение – огромное резное распятие на дальней стене. Возле него стояла высокая женщина в орденском облачении с соответствующих размеров крестом на широкой груди. Выглядела она так, будто пребывала до того на коленях перед распятием и только что поднялась. На Брунетти смотрела без любопытства и без энтузиазма.
– Да? – проговорила она так, будто он оторвал ее от интереснейшей беседы с джентльменом в набедренной повязке.
– Я спрашивал, можно ли поговорить с матерью-настоятельницей.
– Я – мать-настоятельница ордена. Что вам угодно?
– Мне бы узнать немного об ордене.
– С какой целью?
– Чтобы лучше понимать вашу святую миссию, – ответил он абсолютно нейтральным тоном.
Она двинулась от распятия к креслу с жесткой спинкой, слева от пустого камина. Опустившись в него, указала Брунетти на кресло поменьше, слева от нее. Он уселся лицом к ней.
Настоятельница долгое время ничего не говорила – знакомая ему тактика: обычно провоцирует человека заговорить, причем необдуманно. Молчал, изучая ее лицо: в темных глазах светится ум; тонкий нос говорит об аристократизме или аскетизме.
49 
